Тень скорби

— Я всегда так думала! — вскрикнула Марта. — Такой талант, такой умный и настоящий джентльмен — конечно же, он заслуживает большего.

— Я не говорила «заслуживал», — сказала Мэри, быстро и едва заметно улыбнувшись. — Я сказала «нуждался». Шарлотта, ты прекрасно выглядишь. Я рада, что тебе хорошо в пансионе Хегер.

А Шарлотта внутренне отпрянула от этого слова. Хорошо — это воспринималось как обвинение в каком-то мелком, скользком преступлении.

Два дня спустя, в понедельник Светлой седмицы, в личных апартаментах Хегеров царили аристократичная спешка и суета. Вскоре разнеслась новость, что мадам Хегер благополучно разродилась мальчиком. Лежа в своей узкой, занавешенной белым кровати, Шарлотта различила среди привычного уже смешения звуков, которыми был полон ночной пансион, тонкий настойчивый плач. Пару дней спустя, что характерно для учтивости Хегеров, Шарлотту и Эмили пригласили наверх навестить мадам Хегер и новорожденного; также характерно для их такта и то, что младшие девочки не знали об этом, хотя младенцы, наверное, были больше по их части.

Разумеется, у Шарлотты имелись наготове нужные фразы восхищения и поздравлений, когда они с Эмили вошли в комнату наверху. Мадам Хегер, выглядевшая округлее и лучезарнее обычного, слегка повернулась, посылая гостьям улыбку и «Доброе утро!» и одновременно застегивая лиф платья. Младенец, лежавший в изгибе материнской руки, пускал белые слюни. Невероятно пышная, сияющая грудь с коралловым кончиком исчезла, как будто и не существовала вовсе.

Отвратительный и притягательный, этот образ не сразу покинул мысли Шарлотты. Напоминает статуэтку девы Марии, которая стоит в маленькой часовне наверху и перед которой всегда горит свет. Брр. Это надо видеть.

Но больше всего ей нравилось… Стоп. Нравилось — слишком неточное и одновременно слишком прямолинейное слово для опыта, который мог включать страх, гнев, ликование, непонимание — фактически все, что угодно.

Уроки с месье Хегером.

Она видела его раньше, в какой-то степени знала: муж мадам Хегер, который часто появлялся здесь, но жизнь которого в основном протекала где-то в другом месте. Он был преподавателем в Атенеум[77] Рояль, школе для мальчиков, по соседству с пансионом Хегер. Соседство было настолько близким, что в одном из уголков сада находилась Allée Défendue, Запретная Прогулка, где сквозь густые ветви деревьев, составлявших живую изгородь, мальчики могли уловить проблеск женственности и тем самым мгновенно развратить девочек. Это был его мир, но кроме того он еще иногда давал уроки французской литературы девочкам в школе жены. Приземистый, хмурый мужчина, постоянно таскающий с собой огромные стопки книг и открывающий двери плечом: казалось, он все время нетерпеливо проталкивается через чей-нибудь порог.

И вот протолкался, прорвался в мир Шарлотты и Эмили.

— Мадемуазели… — Он стоял у двери личного кабинета, задрав подбородок, ухмыляясь, щелкая воображаемым кнутом. — Как вы понимаете, исходя из ваших успехов на данный момент, я счел вас пригодными для своего особого внимания. Прекрасно. Это не повод для торжества. Быть может, вы еще горько об этом пожалеете. Но, обещаю, вы научитесь.

Внезапно французский перестал быть предметом изучения. Он стал живым существом, а потому требовал к себе уважения, почестей, ухаживаний и нежной любви. Пренебрежение и дерзость по отношению к нему не дозволялись.

— Зачем? — Месье Хегер низко склонился над столом Шарлотты, почти падая на колени. Его смуглое подвижное лицо сморщилось в гримасе агонии. Его дрожащая рука нависла над упражнением Шарлотты по переводу, точно тетрадь была пылающим углем, а он собирался с духом, чтобы схватить ее. Он заговорил умоляюще: — Эта… эта заурядность. Зачем, зачем вы это делаете? Я хочу вам помочь. Надеюсь, и вы мне чуть-чуть поможете, вместо того чтобы бичевать вот этим… — его рука тяжело опустилась на упражнение, — этим убожеством.

— Боюсь, там есть ошибки…

— Нет, нет, нет. — Он подпрыгнул и исполнил короткий танец безутешности. — Дело не в ошибках, дело в вашем безразличии. Вам безразлично то, что вы пишете. — Он представил пантомиму туповатого бумагомарательства. — Вот, ля-ля-ля, нормально, сойдет.

— Право же, месье, это не так, — возмущенно говорит Шарлотта. — Я придаю очень большое значение тому, что пишу…

— Но этого не видно! — почти ревет он. — Не говорите мне, мадемуазель Бронте, покажите мне!

Невозможно не вздрогнуть от его гнева, как от пальца, летящего прямо тебе в глаз. Эмили пронзила месье Хегера своим самым холодным, отстраненным взглядом.

— Мадемуазель Эмили? Что случилось? Ах, вы, наверное, восхищаетесь моей красотой. — Он выставил на обозрение свой боксерский профиль. — Не переживайте, у вас для этого будет предостаточно времени. А пока будьте любезны объяснить многочисленные грубые нелепости в вашем собственном упражнении.

— Ты не должна позволять ему расстраивать тебя, — сказала позже Эмили. — Это неправильно.