Тень скорби

— Я не знаю сказок, — отвечает она. Ну, разве что мрачные истории о призраках и эльфах, которые крадут живых детей и оставляют вместо них трупы. Безмолвие дома и потолок над головой с его легкой ношей смерти словно обрушиваются на нее и погребают под собой. В отчаянии она начинает: — Жили-были три сестры, жили они в прекрасном дворце, построенном сплошь из стекла…

— Только не про сестер. Про братьев, — капризничает шестилетний мальчик, единственный сын. Протест переходит в плач. — Сегодня плохой день, неправильный. Хочу на улицу…

Звук открывающейся двери кабинета, шаги. И хотя дети не вздрагивают и не поворачиваются, внезапно в каждом из них что-то меняется подобно тому, как спящая на полу собака едва заметно ведет ухом, готовая вскочить в любую секунду. Они ловят каждое движение отца.

Он здесь, пусть не вошел, но заглянул.

— Ах, сударь, я была в нерешительности, не знала, стоит ли…

— Да, Сара?

Хозяин не ловит намеков: он позволяет им упасть, так что приходится наклоняться и выковыривать их из земли.

— Я просто не знала, стоит ли детям идти на прогулку, сударь.

— Конечно, — говорит он и смотрит на часы. — Только не слишком долго, пожалуйста.

Вскоре они уже за пределами пастората, взбираются по тропинке к вересковым пустошам. Детям нравится ходить по этой дорожке, и Сара отчасти понимает это — раздолье для прогулок и все такое. С другой стороны, если бы они пошли вниз по улице, то могли бы заглядывать в окна, смотреть, как подковывают лошадь, наблюдать, как огромные кипы шерсти раскачиваются при подъеме. А здесь смотреть не на что, даже деревья встречаются редко. О, они толкаются и бегают вприпрыжку, а затем еле тащатся, как все дети, но иногда, следуя за ними, Сара с дрожью замечает, насколько они целеустремленные. Такое чувство, что, если она не позовет их домой, они настойчиво будут удаляться в это бесконечное никуда.

При мысли о доме, о том, каким он станет после смерти хозяйки, Саре почти кажется, что лучше бы они так и сделали.

Прогноз мистера Эндрю точен. На закате этого сентябрьского дня мисс Брэнуэлл спускается за зятем, объявляя с характерной четкостью:

— Боюсь, приближается кризис.

И вот наконец — теперь уже нет выбора — детей приглашают в комнату, и они выстраиваются вокруг кровати матери.

Растерянные и напуганные, они не могут стоять спокойно. Серьезность происходящего производит на них впечатление, но смерть не отличается аккуратной пунктуальностью семейных молитв: в комнате вместе со страхом, печалью и замешательством обитает скука. Самая маленькая девочка топает по спальне и повсюду заглядывает, проявляя природную любознательность, дергает за стеганое покрывало, даже хихикает, когда изможденное лицо поворачивается к ней на подушке: ку-ку. Сара Гаррс, забирая девочку от постели, замечает, как хмурится господин. Это не злость, просто оторопь, как будто он вообще не осознает, что они дети. Мальчик стоит рядом с папой, он чувствует, что так правильно, но не может не крутиться и не смотреть по сторонам: что делают остальные? Двух старших, благоразумных девочек объединяет решение держаться тихо и неподвижно — в отличие от двух средних, одна из которых вертится на стуле рядом с кроватью, а вторая пытается ей подражать. Мисс Брэнуэлл цокает языком. Девочки чешут затянутые в высокие чулки ноги. Их умирающая мать открывает глаза.

Муж склоняется над ней.

— Они здесь, милая. Видишь…

Мышца выполняет последнюю задачу, и она медленно кивает, а потом отворачивается, как будто теперь сделано все, что было в ее силах. Щелк — и ниточка разрезана.

Преобразование плоти, преобразование имен. Патрик Пранти, переплывший море, чтобы стать преподобным Патриком Бронте и жениться на Марии Брэнуэлл из Пензанса, обхватывает руками голову мертвой жены, подавляет стон (как и положено, потому что стоны должны подавляться, мало ли какие прорехи и дыры они могут открыть), молится за ее душу и велит молиться детям. Он падает на колени, ужасаясь будущему, которое грозило наступить и которое уже здесь. Где-то в сознании рождается мысль — она не больше горошины под перинами принцессы, — что он должен, если это вообще будет возможно, жениться во второй раз: шестеро детей, работа и, самое главное, необходимость быть самим собой… Господи, что же из всего этого может получиться?

Мисс Брэнуэлл, тетушка — теперь ее абсолютно уместно и неизменно называют именно так, — закрывает глаза и рот сестры с аккуратностью швеи.

Две старшие девочки, Мария и Элизабет, проливают слезы понимания. Следующая по возрасту, Шарлотта, слезает со стула и подталкивает младшую сестру Эмили, чтобы та сделала то же самое. Сын Брэнуэлл — он старше Эмили, но младше Шарлотты и носит имя, которое пришло к нему с самого моря, имя, с которым рассталась его мать, — в отчаянии переводит взгляд с одного лица на другое, силясь понять, что нужно делать. А малютка Энн безоблачно улыбается, совсем не смущаясь смерти: в конце концов, она сама совсем недавно явилась из небытия.