Тень скорби

Такова манера Эмили. Она могла вдруг ответить на вопрос или закончить предложение, которое начали несколько часов назад, словно ее разум жил по другим часам, отличным от остальных. Шарлотта лежала рядом с сестрой и боролась со знанием, что, если у нее и были дурные предчувствия по поводу визита Элен, они касались Эмили.

Дело не в сумасбродных причудах, хотя было бы неплохо, если бы Эмили оставила привычку делиться утренней овсянкой с Хапугой, своим жутким терьером. Назовем их социальными помарками или, скорее, пробелами, которых Шарлотта не замечала, пока безвыездно жила дома. К примеру, их беседы. В Райдингах Шарлотте казалось, что ее молчаливость бросается в глаза. Она страдала от этого до тех пор, пока не осознала, что для непрерывного продолжения разговора требуется очень мало. Едва поднявшись с кровати, чтобы задуть последнюю свечу, вся родня принималась играть в словесную «веревочку»[26]. Если Мерси Нюссей замечала в саду трех сорок, она должна была рассказать об этом Саре, а Саре, в свою очередь, предстояло сообщить об этом Ричарду. Потом они будут вспоминать, что это означало в старой считалочке, призовут на помощь миссис Нюссей, и та выразит уверенность, что это означает «мальчик», что странно, поскольку Мерси убеждена, что это «золото», но в маминой правоте не сомневается — просто это странно, потому что она думала, что это «золото», разве нет? И Джордж соглашается, что это странно, определенно странно… Самое же главное в этих разговорах, что в них не вкладывают ни эмоций, ни веса, ни особого смысла. Брат Элен, Генри, который вернулся из Кембриджа и готовился принять духовный сан, достиг в этой игре самых выдающихся успехов. Входя в комнату, он уже говорил: «Ну-ну, гм, гм, так вот», — причем говорил так, будто это абсолютно уместно и свежо. Даже после сытного обеда он все еще неутомимо громыхал нескончаемыми «безусловно» и «совершенно верно». Как будто молчание было наготой и каждая секунда, приличия ради, должна была прикрываться словом.

Но Эмили не признавала подобных императивов. Она могла не разговаривать часами. В мире Райдингов это могло быть признаком обыкновенной застенчивости, что само по себе не плохо, как созвучие с надлежащей девичьей скромностью. Но Шарлотта знала, что с Эмили все иначе. Подобно позеру, застенчивый человек придает огромное значение тому, что о нем думают другие (о, как это знакомо Шарлотте). Эмили было абсолютно все равно. И когда Элен все-таки приехала в гости, Эмили упорно ни в чем себе не изменяла. К счастью, Элен была слишком хорошо воспитанна, чтобы отреагировать, когда весь первый день ее визита Эмили провела, вглядываясь в средней дальности пустоту и отвечая на робкие любезности лишь кивками и своего рода четверть-улыбкой, как толерантный человек отвечает на бормотание пьяного.

И очень характерно для Эмили, что в конце концов она прониклась к Элен теплыми чувствами. Тем вечером, перед сном, она повернулась к Шарлотте, словно ей в голову внезапно пришла какая-то мысль, и спросила:

— Твоя подруга когда-нибудь говорит чепуху? Ты знаешь, о чем я, — настоящую чепуху.

— Нет, — искренне ответила Шарлотта, которую во все стороны дергали разные привязанности.

— Я так и думала, — решительно произнесла Эмили. И на следующий день, когда все они отправились бродить по вересковым болотам, Эмили помогала Элен выбирать самую ровную дорожку, а когда они переходили через ручей, заботилась, чтобы той было куда поставить ногу, что редко делалось для близорукой и нерасторопной Шарлотты.