Тень смерти

Я заставил мисс Тэрстон спуститься обратно, несмотря на ее протесты и сопротивление, и продержал внизу до прибытия полиции, которую вызвали соседи, услышавшие крики и выстрел. После того как девушку увезли в полицейском фургоне, мне удалось наконец осмотреть тело сэра Хамфри Тэрстона. Он, как я и опасался, был убит.

Его, так и не покинувшего кресла, кто-то изуродовал почти до неузнаваемости. Горло было перерезано от уха до уха, чего вполне хватило для умерщвления, при этом с лица почти полностью содрано мясо. На обнаженную лобную кость нанесли ряды таинственных символов, похожих на те, что я видел в письмах. Макушку разбили каким-то тупым орудием, и, к моему ужасу, исчезла б'oльшая часть мозга.

Хуже всего выглядела последняя деталь преступления, нарочито издевательская, — на коленях мертвеца лежало дымящееся ружье, в полированной поверхности ствола отражался нефритовый идол с изумрудными глазами — стилизованная фигурка собаки с крыльями летучей мыши.

— Да, Холмс, — сказал я, — это и впрямь слишком ужасно.

Доктор Ватсон прервал свой рассказ, а я, девятнадцатилетний студент американского колледжа, все таращился на него с раскрытым ртом, все пытался отбросить сомнения в душевном здоровье славного старика. Мысль о его помешательстве едва не довела меня до слез.

Возможно, я так и сидел бы дурак дураком, не в силах вымолвить ни слова, если бы Ватсон не продолжил:

— Об этом деле я ничего не мог написать — так приказал Холмс, угрожая, что в противном случае дружбе придет конец. У нас просто ничего не вышло.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Все закончилось слишком быстро, и это был полный провал. Исход дела отдали на откуп, как язвительно заметил Холмс, «официальному воображению», которое, естественно, пришло к выводу, что убийство — дело рук сумасшедшего или сумасшедших, возможно, приверженцев какого-то зловещего восточного культа вроде знаменитых душителей-тугов. Но даже полиция не смогла найти объяснения сильному запаху падали, продержавшемуся в кабинете исследователя еще долго после того, как убрали тело. Словно туда вторглось нечто давно умершее, сделало свое черное дело и скрылось так же необъяснимо, как появилось.

На прессу оказывалось чудовищное давление, чтобы подробные репортажи о случившемся не просочились в печать. Думаю, распоряжения поступали с самого высшего уровня. По иронии судьбы в некрологе сэра Хамфри причиной его ухода из жизни названа азиатская лихорадка. Я сам подписал свидетельство о смерти.

Мои собственные выводы не сулили ничего хорошего. Тайна осталась нераскрытой. То, чему мы и мисс Тэрстон стали свидетелями, было не просто загадочно, а невозможно.

— Я отвергаю невозможное, — горячо заявил Холмс. — Такова моя позиция.

— И я, и вы, и девушка видели все собственными глазами.

— Нет, Ватсон! Иррациональному нет места в работе детектива. Мы должны ограничиваться осязаемым и вещественным, основываясь на здравом смысле. Иначе весь труд моей жизни рассыплется в прах. Против сверхъестественного я бессилен, от моих методов нет проку. Но ведь в прошлом они приносили пользу, вы не можете с этим спорить. Так будет и впредь, но нам следует оставаться в определенных границах.

И снова я, студент колледжа, лишился дара речи.

— Холмс взял с меня клятву, что я никогда не напишу об этом случае. И я не писал…

Неужели доктор Ватсон нарушил свою клятву, рассказав обо всем мне? Я не осмеливался спросить. Узнал ли он о чем-то таком, что вынуждает его спешить?

— Я просто хотел кому-нибудь рассказать, вот и все. Подумал, что стоит…

Король Мидас. Ослиные уши. Кто поверит завыванию ветра в камышах?

Через неделю после возвращения в Америку я получил телеграмму с известием, что Джон Ватсон скончался от сердечного приступа, мирно сидя в том самом кресле у камина. Спустя еще семь дней пришла посылка от одной из моих тетушек. В прилагавшейся записке та с удивлением сообщала, что посылку попросил отправить доктор.

В ней была фигурка собаки с крыльями летучей мыши.