Тень среди лета

Она сделала жест благодарности здоровой рукой. Маати ответил простой позой. Их глаза встретились, и все невысказанное стало явным: их общее желание быть вместе, его решимость. Утренний дождь стучал по ставням, отбивая время. Маати отвернулся и ушел, расправив плечи.

На один вздох ей захотелось окликнуть его, затащить в комнату, в кровать. В последний раз ощутить кожей его тепло. Нечестно, что их телам так и не позволили сказать свое «прощай». И ничто бы ее не остановило, даже знание того, что Итани… Ота вернулся и спит сейчас в доме поэта, уже таком знакомом. Она бы окликнула, если бы не знала, что отказ Маати разобьет ей сердце. А он бы непременно ответил отказом.

Только и оставалось, что лежать в постели и заживлять телесные раны, болея душой. Она думала, что будет разрываться меж двух любовей, а оказалось, ее саму вытолкнули из круга. Дружба Оты и Маати оказалась сильнее, чем ее связь с каждым из них. Они покидали ее друг ради друга, и осознание этого стояло камнем в горле.

Маати стоял на мосту, глядя в бурый, как чай, пруд. В животе у него залегла тяжесть, а грудь стиснуло так, что ссутулились плечи. Ветер пах дождем, хотя небо уже прояснилось. Мир казался унылым и помертвевшим.

Он – Маати – конечно, знал, что Лиат ему не принадлежит. Если они и были вместе эти драгоценные недели, то лишь ради утешения и поддержки друг друга. И не больше. Теперь, когда Ота вернулся, все могло стать по-старому – как и должно было. Только раньше ему не было так больно. И не мучили воспоминания о Лиат – ее теле, ее губах. И не хотелось провалиться от стыда, глядя на серьезное продолговатое лицо Оты.

Нет, теперь уже ничто не могло стать по-старому. Наивно было считать иначе.

– Что, справился?

Маати повернулся налево, в сторону дворца. На мост поднялся Бессемянный, шелестя черным одеянием. Выражение его лица было каким-то неясным.

– Не знаю, о чем ты.

– Ты все-таки порвал с нашей дорогой Лиат. Вернул ее туда, откуда пришла. Теперь ее грузчик приплыл домой.

– Не знаю, о чем ты, – повторил Маати, возвращаясь к созерцанию пруда. Андат встал рядом. Их лица отразились в водной глади, бледные и расплывчатые. Маати пожалел, что у него нет камня – разбить это отражение.

– Ответ неверный, – произнес андат. – Я не дурак. И не слепой. Ты потерял девушку и тоскуешь.

– Никого я не терял. Просто обстоятельства изменились. Я знал, что так будет.

– Что ж, – чуть мягче произнес Бессемянный, – это все упрощает, верно? Он еще спит?

– Не знаю. Я к нему еще не ходил.

– К нему? Он в твоей собственной кровати, между прочим.

– Все равно, – пожал плечами Маати. – Я пока не готов с ним встретиться. Может, вечером. Главное, не сейчас.

Они надолго замолчали. С крон деревьев каркали вороны, подскакивая на тонких лапках, распластав черные крылья. Где-то в пруду вяло возились, посылая круги по воде, карпы-кои.

– Если я скажу, что мне очень жаль, легче станет? – спросил Бессемянный.

– Не особенно.

– И все-таки.

– Трудно поверить, что тебя это волнует, Бессемянный-тя. Мне казалось, ты обрадуешься.

– Совсем нет. С одной стороны, что бы ты ни думал, я не в восторге от твоих страданий. По крайней мере, пока. Вот если ты примешь Хешаево бремя… впрочем, тогда у нас обоих не останется иного выбора. С другой стороны, все это уподобляет тебя ему: женщина, которую ты любил и потерял, боль, которую носишь. Выходит, ты встал на тот же путь.

– Значит, когда ты говоришь, что тебе очень жаль, ты считаешь, что мне будет легче заменить Хешая?

– Невольно призадумаешься, стоит ли оно того, а? – произнес Бессемянный веселым тоном, но без улыбки. – Правда, едва ли дай-кво разделит наши тревоги. Тебе так не кажется?

– Кажется, – вздохнул Маати. – Зато он хотя бы знает, что правильно.

– Да мы и сами не дураки, – сказал Бессемянный. – Хотя насчет тебя я поторопился. Пока ты страдаешь, я что-нибудь придумаю. Может быть.

Маати повернулся к нему, но бледное гладкое лицо андата не выражало ничего, кроме легкого лукавства.

– Что именно? – спросил Маати. Бессемянный не ответил.

Ота пробудился от долгого сна к свету, льющемуся сквозь прикрытые ставни. На миг он забыл, что сошел на берег. Тело еще качалось, как на борту корабля. Потом светлое дерево и благовония, свитки и книги, запах и шум зимнего дождя призвали его к реальности, и он встал. В очаге горел огонь, освещая комнату изнутри. Хешая и Маати не было, зато на столе возле раскрытого письма от дая-кво стояло блюдо сушеных фруктов и свежего хлеба. Ота сел и поел в одиночестве.

Путь назад был нетруден. Река принесла его в Ялакет, а там он сел на груженный мехами торговый корабль до Эдденси. На борт Оту взяли с условием отработки проезда. Ота неплохо потрудился, даже завел дружбу с матросами и капитаном. «Сейчас они, наверное, просаживают последние деньги в веселом квартале, – подумал Ота. – Дают себе волю перед долгим плаванием».