Тень сумеречных крыльев

Недавно он снова видел сон. В нем молодой черноволосый парень, одетый в черное и с черными же глазами, пылал почти с той же мощью, что и улыбчивый светлый мужчина когда-то. Пламя его было исполнено Тьмы – ненависти, утраты, мести. Он не собирался отдавать себя на распятие, вовсе нет. Наоборот: он сам распинал, разбирал на части низших Темных, поглядывая и на Светлых, и на тех, кто усилием воли сменил цвет на серое равновесие. В руках черный юноша сжимал ножи, и горе было тем, кто вставал у него на пути.

Еще он видел белую девочку в белом, хрупкую и тонкую, как тростинка в тихом затоне. В ее белизне тоже пряталась Тьма – но заключившая странный, причудливый союз со Светом. Словно проросшая в корни сосны грибница, которая питает дерево и питается от него сама. Девочка даровала исполнение потаенных, сокровенных желаний тем, кто стоял на самом пороге смерти и уже занес одну ногу над границей Сумрака. Поразительно, но тот словно был неотъемлемой частью белой фигурки, не просто вливая Силу, а творя ее сущность из себя.

И был смешной, лопоухий, лысоватый человечек, суетливый и с виду простак. Он пил много темной горькой жидкости, которую три века назад привезли в эти земли белые поселенцы. Он смеялся, дурачился, раздражал и утомлял. Но за спиной его стояла великая тень, в которой, присмотревшись, можно было узнать мрачного мужчину – бывшего Купе-Диеб, чей друг погиб на кресте. Человечек поднимал глаза, заглядывал в душу Тахина-Кана, и тот понимал: маска. Оболочка. Тайна.

Промелькнул еще один женский образ. На нем было трудно сосредоточиться: словно он менялся каждое мгновение, причем мгновения эти вихрились вокруг перепутанным клубком, во все стороны сразу. Девушка с темными волосами, изящная и невесомая, летела в потоках времени, не имея возможности выбрать, не останавливаясь нигде подолгу, не ожидая вернуться к точке, с которой все началось. В лице ее смешивались страх и надежда – сложно было сказать, чего больше.

Потом перед Тахина-Каном открылась дверь. За ней стоял старик – не ветхий, но поживший. И очень, очень усталый. Дельфин-Иной собирался войти, ведь законы гостеприимства обязательны как для хозяина, так и для путника, ищущего крова и очага. Но старика уже не было. И двери не было. И ничего не было.

Знакомый крик, будоражащий память о молодой земле и густой Силе, звучал в пустоте. Звучал ближе. Еще ближе. И еще.

В крике том не было слов, но был смысл. Что Сумрак ранен. Что он умирает. Что настанет время, и человек, отказавшийся от его даров, прожжет в тени от Тени дыру. Что та расползется раковыми метастазами по всему Сумраку, схлопнет его слои, вывернет кольцо наизнанку.

Тогда Птица вернется. И, простив своих детей, даст им новую Силу. И в мире настанет старый новый порядок…

* * *

Мате остыл окончательно. Я сидел, вытаращив глаза и обратившись в слух, но Боуто – или Тахина-Кан? – больше не рассказывал. Он раскачивался, прикрыв глаза, словно вглядывался куда-то внутрь. Поневоле вспомнился тот шаман, из-за которого я в первый раз нырнул в Сумрак. Я еще подумал: «А что, если?… Как он там, кстати? Интересно было бы знать», – мысль промелькнула где-то на фоне и канула в никуда. Она тоже боялась потревожить хозяина шалаша.

Наконец индеец вздохнул. Посмотрел на мою ошалевшую рожу, улыбнулся и предложил:

– Пей.

Калабаса в руках нагрелась. Простенький фокус, но в тот момент он меня реально встряхнул. Туча вопросов рвалась с языка. Чтобы дать себе время, как-то упорядочив хаос в прифронтальном неокортексе, я последовал совету Боуто и впился в бомбилью.

Ночь обнимала Арагуайю и Бананал и леса в округе. С каждым глотком меня клонило в сон все сильнее, благо сидел я на невысокой, но удобной лежанке. «Странно, – робко постучалась в сознание еще одна ленивая мысль, – мате ведь содержит кофеин. Хрена ли он меня не бодрит?!»

Но я уже спал. И видел Птицу, о которой рассказывал Боуто. Во сне моем эта легенда была совсем не страшной: небольшой, коричневато-серой, с любопытными глазками-бусинками. «Да ты же воробей!» – говорил я, кроша ароматный красный табак, который доставал из кармана. Птица клевала его и чирикала требовательно, все громче с каждым разом: мол, еще, еще давай, маловато будет!

И когда жадный, хищный крик, полный нетерпеливого ожидания, разорвал сон на части – я проснулся.

Было утро. И никого в шалаше.

Конечно, я решил, что Боуто просто смылся по своим делам. Мало ли какие дела могут быть у дельфина. Завтрак, в конце концов, никто не отменял, а рыба в реке несговорчивая – это я еще вчера уяснил.

Учитывая, что я спал в футболке, которая к тому же доехала на мне от Бразилиа до Пирачининги, стоило бы переодеться. Окунувшись перед этим для свежести. А вещи мои лежали у вождя на хате, поэтому утренний маршрут был мне в целом ясен.

Тут начинались странности.