Тень света

— Значит, средний, — заключил Родька. — Давай, хозяин, чего ждать?

— Может, все же ну его? — предложил подъездный, понял, что мы уже не отступим и печально покачал головой.

— Понеслась, — скомандовал я. — Три меры воды и дать ей забурлить…

Компоненты летели в плошку один за другим. Мы уже неплохо сработались с моим слугой, да и я более-менее поднаторел в этих делах. То есть уже не дергался, как тогда, в самый первый раз.

— Корень рогоза, — не отрывая глаз от страницы книги, скомандовал я. — Должна появиться густая белая пена.

— Бросил, — отозвался Родька. — Ага, пошла пена.

Я глянул в плошку. Точно, есть такая. Как пленка на молоке, точнее не скажешь.

— Давай, закидывай зубочистку, — потер руки я. — Если все пойдет как надо, пена после этого должна осесть.

Родька забросил в плошку маленькую жменьку светлых древесных лохмотьев и уставился на бурлящую жижу.

Пена вспучилась, словно ее кто-то толкнул вверх оттуда, изнутри, а после исчезла без следа, а в самом центре темного варева появилась маленькая, с булавочную головку, воронка.

— Все так, — удовлетворенно сказал я. — Ну а теперь главное. Кхм! «Мара-сонливица, есть работенка простая, несложная, для тебя приятная, для меня нужная. Войди в сон человека, что я тебе указал, забери его покой, заставь его узнать, что есть страх. Дарую тебе власть над снами его сроком на одну ночь, с того момента, как взойдет звезда полуночная, до того мига, как пропоют третьи петухи. После же сон его более не твой и душа его тоже не твоя, уходи туда, откуда пришла. Тревожить же человека того, а тем паче меня, более не смей, запрещаю тебе это именами богов древних и всесильных».

По мере того, как я начитывал текст призыва мары, воронка в плошке раскручивалась все сильнее и сильнее, под конец я даже испугался, что она вот-вот вовсе свалится с горелки.

Но нет, обошлось, не свалилась. Зато с последним словом плошка дернулась, что-то свистнуло над ухом, как пуля, а после раздалось истошное шипение, как когда кофе из турки на плиту льется.

Родька глянул в плошку, присвистнул и мигом выключил огонь. И правильно сделал, потому греть там было больше нечего.

Плошка была пуста.

Глава пятая

— Ну, хозяин, кое-кому нынче лихо придется! — радостно сообщил мне Родька, намывая в раковине плошку. — Ух, пожалеет та вражина о том, что с тобой связался! А и правильно — не распускай руки!

— А я так скажу — не связывался бы ты с марами, — высказал свое мнение и Вавила Силыч. — Капризные оне. И опасные очень. Опять же — всегда лазейку в заговоре ищут. Чтобы, значит, не того, на кого указали, к рукам прибрать, а того, кто их призвал.

— Да? — заинтересовался я и развернулся вместе с табуреткой, на которой сидел, к подъездному. — Почему?

— Ты тигру в цирке видел? — ответил вопросом на вопрос он.

— Видел, — кивнул я. — В детстве.

— Она, тигра-то, с тумбы на тумбу лихо прыгает, когда цирковой кнутом щелкает, — неторопливо проговорил Вавила Силыч. — А сама только и ждет, когда тот зазевается. Потому как — дикий зверь. Это тебе не собака комнатная, или там рыбка аквариумная, у нее инстинкты есть, и главный из них — желание жить свободно. Как ты тигру эту ни корми, как ни холь, все одно, если зазеваешься, сожрет она того, кто хлыстом машет. И мясо то для зверюки куда вкуснее будет, чем любое другое. У него вкус свободы. Вот и мары так же. Человека потерзать для них в радость, но забрать душу или даже жизнь у того, кто их заставил что-то делать — куда приятственней. Да и не только о марах речь. Любая нечисть и нежить на призывающего особый зуб всегда имеет. Ты, Александр, это крепко запомни. Если уж взялся кого себе на службу ставить из-за кромки — десять раз проверь, что до тебя этот гость не доберется.

— А в книге про это ни слова, — возмутился я. — О чем предки думали?

— Так а накой писать про то, что любому известно? — изумился Вавила Силыч. — Бумагу переводить? Это сейчас у вас ее вон сколько хочешь. А в бывшие времена листочек две копейки стоил.

— Дорога бумага была, дорога, — подтвердил Родька, закрывая кран. — Не укупишь.

— Две копейки, — хмыкнул я. — Всего-то?

— Воз сена стоил десять копеек, — моментально отозвался мой слуга. — Отборного, того, что чистый клевер.

— Курица-несушка пять копеек, — поддержал его подъездный. — Если же цыпленками брать, так на тот же пятак тебе их дюжину дадут. Да при матушке-императрице за рупь и вовсе корову можно было купить. Дойную! А ты — «всего-то»! А корова для хозяйства — это все!

— Да что корову! — разошелся Родька. — За рупь на Волге об те времена…

— Понял-понял! — поднял я руки вверх. — Убедили! Был не прав!

— Две копейки! — пробубнил Вавила Силыч. — Большие деньжищи! Я вот Кузьмича сейчас позову, да ему твои слова передам, — он тебе еще не так выскажет. Кузьмич еще те времена помнит, когда копейка и копейкой-то не была!

Лучше им, наверное, не говорить, что я тоже такие времена помню. Мне копейки вживую увидеть довелось только в школе, когда денежную реформу провели. До того я про них только в книжках читал.