Тень Уробороса. Аутодафе

— Понял, понял! Вендетта есть вендетта… — Марчелло оградил себя ладонью и снова побарабанил пальцами по панели управления. — Ну и где носит этого Порко? Вечно как упрется куда-нибудь…

— Орешки покупает, — слабо улыбнулся вновь сникший Чезаре.

— Не орешки, а кофе! Ему!

Возникнув будто из ничего, Порко влез в машину и подал Чезу запечатанный стакан.

— Какие планы? Покатаемся, пока наш великий и ужасный колдун придет в себя?

— Ладно, Порко, не издевайся над ним. Нам вечером надо быть у синьоры в Сан-Франциско, попрошу не забывать!

— Кати к отелю, Марчелло, — распорядился Чезаре.

— «Кати к отелю, Марчелло! Предатель сказал уже все! Предатель должен умереть!» — передразнил их Витторио и защелкал орешками. — Лучший предатель — это зажаренный предатель…

— Порко, не кощунствуй, — поморщил красивое и чуть высокомерное лицо блондин-Марчелло.

— Ха! Они сами, можно сказать, запугали человека до зеленых чертей, а я кощунствую! Где справедливость?

Вместо ответа, где же она, эта справедливость, приходящий в себя Чезаре по обыкновению попросил Малареду заткнуться.

8. Жертвоприношение

Клеомед, горы Харана, конец января 1002 года.

Смутно-туманный, в клочках воздушной влаги, подкрадывался рассвет к селению. Уже налилась румяной позолотой верхушка скалы, что нависала с востока над убогими домами, а внизу, под слоем опоясавших утес облаков, было по-прежнему мрачно и промозгло.

Кайша поднялась раньше своей козы, хмуро натянула на себя дырявую шаль, подвязалась ею крест-накрест и, раздув огонь, ушла в сарай. А чему радоваться старой Кайше? Не далее как вчера перед закатом вождь угрюмо посмотрел на ее младшего сына, и знала старуха, ой знала, что это за взгляд. Древние голодные духи снова соскучились по сладкому мясу…

На далеком уединенном острове, в высокогорном стойбище, слыхом не слыхивали о существовании иных городов, не говоря уже о других мирах. В свою очередь цивилизованные клеомедяне избегали нарушать покой аборигенов гор Харана: даже ребенку известно, что именно в тех местах скопился вредоносный атомий. И поколение за поколением харанцев, жили и умирали, не развиваясь и не зная ничего, кроме собирательства и скотоводства. Простые и незамысловатые интересы их заключались в удовлетворении насущных нужд: поесть, согреться и выспаться. Времени на междоусобицы не хватало, да и было тех дикарей раз, два и обчелся.

К январю в племени Солнечной Скалы осталось сорок семь человек, из них зрелого возраста — тридцать, остальные же — дети и старики. И Кайша, и вождь считались старыми: оба топтали эту землю уже сорок третий виток светила.

У Кайши было много детей, столько, сколько пальцев на двух руках, а может, и больше. Но почти все поумирали от болезней, так и не научившись ходить. Теперь с нею жили двое сыновей и дочь. Дочь и старшенький удались, а вот самого младшего, Эфия, злые духи наказали слабой головой. Вместо того чтобы проявлять свою сноровку в охоте либо по хозяйству, Эфий страдал видениями. Бывало, как начнет на ночь брату и сестре рассказывать всякую нелепицу, так те потом и уснуть не могут. А ведь телом удался мальчишка, мог бы и знатным стать охотником. Все бы в нем было хорошо, но и наружное уродство проявилось в нем с самого рождения.

Не было у Эфия на горле тех самых узеньких отверстий, что помогали всем жителям солнечноскального племени некоторое время находиться под водой. Люди стойбища выживали благодаря сытной рыбе, которую можно было наловить неподалеку от Скалы, в огромном кратере, издревле заполненном чистой водой. Но нередко волновалось озеро, опрокидывая долбленые тяжелые лодки рыбаков вдалеке от берега. И спасительных отверстий на шее как раз хватало им, чтобы добраться живыми до суши. Много веков не видели здесь такого, чтобы рождался кто-то без «рыбьего уха», да еще и дожил до шестнадцати весен. А Эфий дожил, хоть и колотили его сверстники чуть ли не при каждой встрече, хоть и доставалась ему в голодный сезон пища в самую последнюю очередь — сначала должны были наесться здоровые, уж потом, если оставалось, то кормили убогого.

Кайша любила младшего сына, старалась оградить от злых нападок, но чем старше он становился, тем меньше было у него прав находиться подле матери. И по великому снисхождению Старших племени было разрешено Эфию пасти коз.