Тень в воде

– Я не такая рыбка, я только листья ем! – кричала она.

Мы снова ударили ее, я помню. Но не нарочно, мы ведь просто хотели, чтобы она замолчала. Рыбы не разговаривают, они всегда молчат, а мы играем в игру, где она – рыбка. Мы нашли длинные палки и сперва делали вид, что это удочки, а потом стали бить Жюстину, и она стояла, вцепившись в края бочки, и не плакала, а просто терпела.

Став взрослыми, Берит и Йилл ни разу не говорили о том случае. О Жюстине говорили, но уделяли ей не больше внимания, чем всем остальным на классной фотографии. Радостные воспоминания и рассказы. Жюстина, крайняя справа. Волосы зачесаны набок, прихвачены зажимом. У остальных челки и кудряшки. Учительница на «М», как же ее звали, в плиссированной юбке и туфлях без каблука. Когда Йилл исполнилось тридцать, Берит заказала увеличенные портреты, свой и Йилл, и вставила в рамку. «Моей лучшей подружке». Йилл по-прежнему хранила эту фотографию, она висела над кроватью. Две круглощекие девятилетние девочки в гольфах и сандалиях.

Берит тогда произнесла небольшую речь:

– Это Йилл, которую я знала всегда, с которой я выросла бок о бок. Нам повезло. Мы обе выросли в надежных семьях, без разводов, скандалов и той замороженности, которая царит во многих семьях. Мягкий климат нашего детства позволил нам вырасти теми хорошими, умными людьми, какие мы есть… правда? – Она сделала паузу и хихикнула, и это было так похоже на нее. Все засмеялись. – Мы с Йилл никогда не ссорились. Мы кровные сестры, и мы будем жить до девяноста лет, а потом прыгнем с обрыва, вцепившись друг в друга своими старческими пальчиками.

Глава 20

Было уже темно – черная августовская ночь, небо затянуто облаками, сулящими дождь. Ах, было бы приятно освежиться под проливным дождем после затяжной духоты.

Жюстина позвонила Ханс-Петеру в «Три розы». Разговор дал минутное облегчение, но вскоре страх вновь стал подползать ближе. Руки тряслись, во рту пересохло, напал прерывистый кашель. Жюстина напряженно стискивала ладони, пытаясь сдержать дрожь. Решила принять душ – может, все станет немного иначе, если она вымоется.

Жюстина прошла в ванную, разделась и уже собралась открыть кран, как вдруг с лестницы донесся непонятный звук. Жюстина застыла. Прислушалась, затем очень медленно, беззвучно открыла дверь. Тишина. Продолжая прислушиваться, она неловко натянула на себя одежду. Неужели ее застанут в ванной, голым зверем? Ни за что! Перед глазами замелькали кадры «Психо» – ноющая музыка, вода, окрашивающаяся кровью.

Она стояла в библиотеке, за окном темнота. Птица. У птицы же есть предчувствие ночи, сидит в генах – чувствовать, когда наступает ночь, а когда день. Ее питомец слишком долго прожил в доме, растерял многие свои инстинкты. Но не этот – день и ночь. Перед рассветом он летел к Жюстине и ловко садился на плечо. Его крылья не знали, что такое полный размах, он расправлял их лишь наполовину. Дом, конечно, был высок, но для такой большой птицы недостаточно.

Жюстина различала очертания вольера внизу, у дерева, глаза привыкали к темноте. Она знала, что птица внутри. Наверное, сидит на своей любимой ветке, а может, забралась в домик. Что ее встревожило? Неужели там кто-то есть – кто-то недобрый?

– Конечно, нет! – произнесла она вслух. Но голос сорвался, ему не хватило силы.

Пока Жюстина была в Малайзии, птице приходилось выживать одной. Других вариантов не было. Жюстина заперла ее на чердаке, оставив большой запас еды и воды. Она до сих пор помнила возвращение домой: затхлый запах помета, птица, кинувшаяся к ней, удары перьев по лицу.

Дни напролет после возвращения Жюстина ползала на коленях, отскребая помет. Стены и пол, сверху донизу, весь дом. Как ритуал возвращения к тому, что было прежде.

До Натана.

Глава 21

На другой стороне улицы Хемслёйдсвэген располагались маленькие земельные участки. Обычно Микке бегал там, по аккуратным гравиевым дорожкам, вокруг круглого озера Лилынён, затем возвращался домой. Он заботился о своем теле, старался держать себя в форме. Натан бы это оценил, все-таки Микке – его сын, он не боится трудностей.

Временами он бегал регулярно, почти каждый день, невзирая на ветер или палящее солнце. Но иногда силы покидали его. Микке не знал почему. Иногда он просыпался утром, чувствуя себя абсолютно бессильным – и физически, и психически. Порой это состояние было вызвано словами Нетты, она бывала такой бестактной, что могла распахнуть дверь в комнату Микке и заорать, точно психопатка: «Черт, я больше не могу, не могу больше!»

Как будто во всем виноват только он. Во всех трудностях ее жизни. Каждый отвечает за себя, разве не так? Разве она сама не повторяла это при каждом удобном случае?

«Никто ничего за тебя не сделает, бесплатно в этой жизни ничего не достается, имей в виду. Если хочешь чего-то добиться – засучи рукава. Не сдавайся, Микке, борись за успех, даже если все кажется бессмысленным».

Так она могла проповедовать часами.