Тень ветра

— Слушай, егэт, не надо… — негромко забормотал Карабаш, мешая русские и татарские слова. — Не надо, джан кисягем… Этот дунгэс не стоит удара ножа… Но ты его прикончишь, непременно прикончишь… только не сегодня… в другой раз… сегодня, видишь ли, пятница, а в пятницу нельзя убивать…[14]

Голос Анвера был мягким, а руки — твердыми, и струились от его огромного тела некие успокаивающие мирные флюиды. Под их воздействием тайятский лес начал бледнеть и растворяться в пустоте, а вместе с ним уходил в прошлое Дик Две Руки, воин-тай, освобождая место для Ричарда Саймона, стажера. Стажер, в отличие от воина, не забывал о дисциплине и порядке, законах и Каторжных Мирах и прочих достижениях цивилизации. Пальцы его разжались, и Анвер осторожно перехватил длинный узкий клинок.

Ричард Саймон поднялся на ноги — без победного трофея, зато с чистой совестью. Он оглядел стол, плеснул спиртного в стакан и протянул его Селиму. Тот сидел на полу, выкатив глаза и с трудом ворочая шеей.

— Пей! Пей за Наставника моего Чочингу, людоеда и дикаря! Пей, береги свои уши и держись от меня подальше! Я ведь тоже людоед… могу не только уши откусить.

Селим выпил.

А ночью, после любовных игр с Курри Вамик, Ричарду Саймону вновь приснилось, как бьется он с Цором на виду у Горьких Камней, а Цохани, сжимая в руках копье, подбирается к нему со спины. И было у Цохани лицо турка Селима.

Неудачный выдался день!

* * *

КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК

Селим Джарир, потирая шею, в ярости уставился на Дейва Уокера.

— Добрый, говоришь? Слишком добрый, да? Совсем наивный, робкий, как девочка? Дерется только на помосте, э? А в кабаке пьет и жрет, так? И рук не распускает? Без-ини-циа-тив-ный, значит? Убить не может, говоришь? — Тут Селим набрал полную грудь воздуха, выкатил глаза и заорал:

— Ты меня подставить хотел, э? Ты кого на меня натравил, техасский пес? Морда бесстыжая! Сын шакала и сам шакал! Верно говорят: не дал Аллах совести рыжим, а дал им пинок под зад, чтоб не мозолили глаза! А что отринуто Аллахом, то подобрано шайтаном!

Дейв Уокер слушал Селима, задумчиво почесывая шрам на нижней губе. Когда в речах турка случилась пауза, он произнес:

— Ты, дорогой, не кипятись. Ты что делал? Ты не в игрушки игрался. Ты выполнял задание, ты его выполнил с блеском, и от лица службы тебе объявлена благодарность. Не мной, а Леди Дот!

Уокер многозначительно ткнул пальцем в потолок. Селим принялся излагать на турецком, в какое место Леди Дот может отправиться вместе с благодарностью, куда ее засунуть и что нажать, дабы спустить воду. Длилось это с четверть часа, со всеми красочными деталями и эпитетами, возможными в турецком языке, а когда закончилось, последовал вопрос — не желает ли агент Джирпр повторить кое-что в присутствии начальства. Агент Джарир не желал.

— Может, ты переусердствовал, э? — спросил Уокер, копируя акцент Селима. — Я ведь тебе что сказал, дорогой? Я сказал: подзаведи паренька, чуть-чуть подогрей, слегка пообижай, а там посмотрим, ни что он способен. Чуть-чуть! — Уокер снова поднял палец. — Может, ты перестарался?

— Может, перестарался, — буркнул Селим. — Только я к этому бешеному подходить теперь не желаю. Мне уши дороги! Понял, нет? И не проси о таком! Не говори о старой дружбе! Ты мой начальник был — там, на Рибеллине, и ты меня вытащил, ты мою шкуру спас, и ты мне о долге напомнил… А теперь я тебе ничего не должен! Я теперь этому Карабашу должен! Скажешь, нет?

— Должен так должен, — согласился Уокер. — Закажи молитву о его здравии или ящик “Коммандос” презентуй… — Он прищурил левый глаз, осмотрел Селима с ног до головы и спросил:

— А скажи-ка, чего мой парень делать собирался? С тобой? Когда тебя к полу прижал?

Глаза Селима выкатились еще больше.

— Что делать? — рявкнул он. — Ножик в глотку воткнуть, вот что! Если б не этот Карабаш…

— Погоди, — Уокер похлопал турка по мощному плечу. — Ты уверен? Твердо уверен, что он мог бы тебя убить? Селим пробормотал смачное турецкое проклятие.

— Ну, ладно, верю… Ты ведь знаешь, служба у нас тяжелая, дорогой, не всякому по плечу. А отчего? А оттого, что не всякий способен пустить ближнему кровь. Пусть этот ближний мерзавец и гад, а все ж человек! Подумаешь о том, палец дрогнет, твоя пуля — мимо, а его — тебе в лоб… — Он стиснул плечо Джарира, помолчал и вдруг спросил:

— Ты помнишь, как первый раз стрелял в человека? Там, на Рибеллине? Когда тебе было двадцать с хвостиком? Во-от с таким маленьким хвостиком? — Уокер показал, с каким. — Ты помнишь, куда твоя пуля улетела? Помнишь, Селим-джан?

— Помню, — хрипло отозвался турок. — У этого в окно не улетит. У этого хватка есть… Такая хватка, будто он уже сотню душ прикончил.

— Прикончил, — кивнул Уокер, — только то были не люди… не совсем люди…

А мне надо знать, способен ли он разделаться с человеком. С каким-нибудь мерзким наглым ублюдком вроде тебя… Понял, нет? Начнет с ублюдков, а там все поедет-покатится…

— Считай, уже поехало, — сказал Селим, массируя горло. — Даже покатилось!

Дейв Уокер протянул ему раскрытую ладонь.