Тень ветра

Деревушку делила мелкая река. За ней, в половине лиги, громоздился бурый вал Сьерра Дьяблос, где не проедешь ни на танке, ни на джипе, да и пешком не пройдешь – получишь пулю в лоб и упокоишься где-нибудь в трещине. Можно, правда, полетать над скалами на вертолете или в боевой капсуле, но тогда получишь не в лоб, а в брюхо, и не пулю, а гранату. Сьерра Дьяблос чужих не любит! Своих, впрочем, тоже: хоть не убивает, но и не кормит. Если б не было деревушек вроде этой панамской, свои бы сдохли с голоду…

Река пела, журчала по камням. Люди Сантаньи сожгли все на ее восточном берегу, но западная часть деревни уцелела. Там, как знал Саймон, располагались временный штаб гондурасцев, рота охраны и два отборных батальона – все восемьсот человек мятежного воинства. И там был Педро Сантанья, генерал и экс-президент, нарушивший правила игры.

Что, кстати, уже не являлось внутренним делом суверенного Гондураса. Согласно Конвенции Разъединения, ни одна страна не имела права вмешиваться в дела другой, в революции и гражданские войны, пока сей огненный вал не перехлестывал ее границ. А если перехлестывал, то приходили войска ООН, поскольку в той же Конвенции говорилось: “Рубежи меж государствами, установленные в настоящем документе, считаются окончательными, не подлежащими пересмотру и ревизии; их неизменность гарантируется всеми силами и средствами, как политическими и экономическими, так и военными, которыми располагает Организация Обособленных Наций”. Точка! Часть первая, статья вторая…

Во исполнение этой статьи Ричарда Саймона послали в Сьерра Дьяблос. Еще – ради практики и проверки. Так ли он крут, чтоб сделаться агентом ЦРУ и бродить тайными тропами в человеческих лесах, по землям, где бушует война…

Тропинка, которой он шел сейчас, была первой. Он должен был преодолеть ее один, без наставников и инструкторов. Без Чочинги и Чоча, без Дейва Уокера и Леди Дот… Пройти до конца, пролезть дьяволу в глотку, схитрить, убить… И остаться в живых. Дохлые львы никому не нужны!

Пальцы Саймона приласкали вороненый автоматный ствол. На шее его болтался жетон сержанта Карательных Сил, а силы эти, под командой подполковника Тревельяна, с боевыми вертолетами “ифрит” и “бумеранг”, с танками и реактивными установками “Железный Феликс”, сосредоточились в восьми лигах к востоку – и ни одним шагом ближе. Ни шагом, так как у Сантаньи имелись еще заложники, о чем он поставил в известность и Тревельяна, и коменданта боливийской базы Корпуса. Этот Сантанья был человеком предусмотрительным и не всех еще развесил по столбам.

Пока. Пока боится, что накроют залпом “Феликсов”… Хотя стоило б накрыть, ибо заложников – если они и в самом деле есть – вряд ли спасешь. Люди Сантаньи прирежут их и ускользнут в Сьерра Дьяблос, а оттуда ублюдков не выкуришь ни газом, ни ракетами… Ничем, кроме ядерной атаки или бактериологического заражения местности… Но эти лекарства были опасней самого недуга.

Тактика “выжженной земли” никогда не применялась силами ООН. Собственно, и никем другим, хотя средства массового поражения существовали и, наряду с боевыми планетолетами, считались основой космической обороны. Но в наземном конфликте их применение было фатальным для обеих сторон – так же, как долгие, затяжные войны с гигантским числом солдат, поставленных под ружье. Победителей в них не было; одни лишь потери, и исчислялись они целыми поколениями.

Психология, ставшая со времен Исхода наукой довольно точной и компьютеризированной, объясняла этот феномен. Лишь два процента населения, преимущественно – мужчины, были способны к убийству во имя долга, без неприятных последствий для собственной психики; всех остальных война травмировала необратимо, превращая в лучшем случае в неврастеников и инвалидов, а в худшем – в садистов и маньяков. Эти мстили всем – потерянные люди, безвинные преступники, жертвы общества, сделавшего их убийцами. Еще на Земле, в двадцатом столетии, хватило подобных экспериментов: две мировые войны, а затем – войны в Корее, Вьетнаме и Афганистане. Выжившие в них как бы выпадали впоследствии из системы общественных норм и связей, и все попытки адаптировать их к мирной реальности были, как правило, неудачны. Эта болезнь получила название “вьетнамского синдрома” и считалась столь же неизбежной для большинства отвоевавшихся солдат, как старческая импотенция.