Тень ветра

— Со мной то же самое. А потом еще будут говорить, что испанцы перестали читать! Не одолжите?

— Вот здесь, на бачке, последний лауреат Премии критики[ 98], — оборвал я его на полуслове. — Проверенное средство.

Я вышел, стараясь сохранить достоинство, и присоединился к отцу, который уже приготовил мне чашку кофе с молоком.

— А этому что было нужно? — спросил я.

— Он уверил меня, что вот-вот наложит в штаны. Что мне оставалось делать?

— Не пускать — сразу бы согрелся. Отец нахмурился.

— Если ты не против, я пойду наверх.

— Разумеется. И переоденься в сухое, а не то подхватишь воспаление легких.

В нашей квартире было холодно и тихо. Я вошел в свою комнату и осторожно выглянул в окно. Второй агент все еще был внизу, у дверей церкви Святой Анны. Скинув промокшую одежду, я нырнул в теплую пижаму и халат, принадлежавший когда-то моему деду. Вытянувшись на кровати и даже не потрудившись зажечь лампу, я погрузился в сумерки, слушая звуки дождя, барабанившего по стеклам. Я закрыл глаза и попытался собрать воедино образ и запах Беа и свои ощущения от нее. Накануне ночью я не спал ни минуты, и вскоре усталость без труда поборола меня. Во сне я видел, как смерть, закутанная в облако тумана, верхом мчалась по небу над Барселоной, а ее призрачный шлейф нависал над башнями и крышами, и с него на черных нитях ниспадали маленькие белые гробы, осыпанные черными цветами, на лепестках которых кровью проступало имя Нурии Монфорт.

Я проснулся, едва серый рассвет забрезжил за запотевшими окнами. Тепло одевшись и натянув высокие ботинки, я украдкой пробрался в коридор, чуть ли не на ощупь пересек квартиру и выскользнул за дверь. Вдали, на Лас-Рамблас, уже светились витрины газетных киосков. Подойдя к тому, что стоял на углу улицы Тальерс, я купил утреннюю газету, пахнувшую свежей типографской краской. Быстро пролистал несколько страниц, пока не натолкнулся на раздел некрологов. Имя Нурии Монфорт уже покоилось здесь, словно погребенное под отпечатанным крестом, и я вдруг почувствовал, как буквы запрыгали у меня перед глазами. Сунув сложенную пополам газету под мышку, я быстро пошел прочь. Похороны были назначены на четыре часа дня, на кладбище Монтжуик. Сделав большой крюк, я вернулся домой. Отец все еще спал, и я поднялся к себе. Сев за письменный стол, я достал из футляра «майнстерштюковскую» ручку, взял чистый лист бумаги и уже приготовился было отдаться во власть пера, но — в моей руке ему не о чем было возвестить. Тщетно пытался я собрать воедино слова, которые мог посвятить Нурии Монфорт. Помимо собственного бессилия написать или почувствовать что-либо, я ощущал необъяснимый ужас от сознания того, что ее больше нет, что она умерла, как цветок, вырванный с корнем. Я знал, что однажды, спустя месяцы или годы, она вернется ко мне, знал, что всегда буду вспоминать о ней как о чем-то незнакомом, странном, как это бывает с образами, которые тебе не принадлежат, хранить и не знать, достоин ли я этих воспоминаний. Ты уходишь во тьму, подумал я. Уходишь так же, как жила.

43

Около трех часов дня я сел в автобус на бульваре Колумба, чтобы добраться до кладбища Монтжуик. За окнами проплывал лес мачт и флагов, реявших над гаванью в порту. Полупустой автобус обогнул холм Монтжуик и направился по дороге, ведущей к восточным воротам кладбища. В конце маршрута я остался в автобусе один.

— Во сколько последний рейс? — спросил я водителя, выходя на конечной остановке.

— В половине пятого.

Водитель высадил меня у самых ворот. Туман окутывал кипарисовую аллею. Отсюда, с подножия холма, смутно вырисовывался бесконечный город мертвых, поднимавшийся по склонам до самой его вершины. Бульвары могил, проспекты надгробий и переулки мавзолеев, башни, увенчанные скорбящими ангелами, и леса гробниц. Этот город мертвых был некрополем дворцов, усыпальницей величественных мавзолеев, на страже которых стояли армии замшелых каменных статуй, утопавших в жидкой грязи. Я глубоко вздохнул и углубился в этот лабиринт. Могила моей матери находилась в сотне метров от главной аллеи, с обеих сторон обрамленной каменными свидетельствами смерти и скорби. На каждом шагу ощущались холод, пустота и угнетающая энергия этого места, безмолвный ужас забытых лиц, запечатленных на старых портретах в окружении свечей и мертвых цветов. Вдали я разглядел огни газовых фонарей, зажженных вокруг свежевырытой могилы. На фоне пепельно-серого неба четко выделялись силуэты полудюжины человек. Я ускорил шаг и остановился там, откуда слышался голос священника.