Тень ветра

— Я имею в виду биологическое отцовство, пусть с виду я и кажусь тщедушным и худосочным, Провидению было угодно наградить меня необычайной мужской потенцией и силой боевого быка из Миуры[ 58]. Я говорю о другом типе отцовства. Смог бы я быть хорошим отцом, понимаете?

— Хорошим отцом?

— Ну да, как ваш, например. Человек с головой, сердцем и душой. Тот, кто способен слушать, направлять и уважать свое чадо, а не душить в нем собственные недостатки. Тот, кого сын будет любить не только за то, что он — его отец, а еще и восхищаться им как человеком. Тем, на кого он будет равняться, стремиться всегда и во всем на него походить.

— Почему вы спрашиваете об этом меня, Фермин? Я думал, вы не верите в брак, семью и прочие вещи. Ярмо и все такое, помните?

Фермин кивнул:

— На самом деле это для дилетантов. Брак и семья будут тем, что мы сами из них сделаем. А без этого они превращаются в хлев, полный лицемерия. Хлам и пустое словоблудие, ничего более. Но если есть истинная любовь, не та, о какой кричат на всех углах, а любовь, которую надо уметь доказывать и проявлять…

— Вас просто не узнать, Фермин.

— Да, я другой человек. Благодаря Бернарде мне захотелось стать лучше, чем я есть.

— Почему это?

— Чтобы быть ее достойным. Вам этого сейчас не понять, потому что вы слишком молоды. Но со временем вы заметите, что самое главное — это не то, что даешь кому-то, а то, чем поступаешься. Мы о многом говорили с Бернардой. Она по характеру истинная мамаша, уж вы-то знаете. Она никогда об этом не говорит, но мне кажется, что самое большое счастье, которое могло бы быть в ее жизни, это материнство. А мне эта женщина нравится даже больше, чем персики в сиропе. Ради нее я готов пойти в церковь и вознести молитвы Святому Серафиму или кому там ей надо, и это после тридцати двух лет клерикального воздержания.

— А вы не слишком торопитесь, Фермин? Вы ведь едва с ней знакомы…

— Знаете, Даниель, в моем возрасте либо уже знаешь наперед все ходы, либо ты пропал. Эту жизнь стоит прожить ради трех-четырех вещей, а все остальное — удобрения. Я наделал много глупостей, признаю, но сейчас единственное, чего хочу, это сделать счастливой Бернарду и однажды умереть у нее на руках. Я хочу снова стать уважаемым человеком, понимаете? Не ради себя, ведь лично мне глубоко наплевать на уважение этой своры макак, какую обычно все называют человечеством. Я хочу этого ради нее, потому что Бернарда верит во все эти вещи, в радиосериалы, в священников, в респектабельность, в Богоматерь Лурдскую. Она такая, и я люблю эту женщину именно такой, какая она есть, и не хочу менять в ней ничего, ни единого черного волоска из тех-то растут на ее подбородке. Именно поэтому я хочу, чтобы Бернарда гордилась мной, хочу, чтобы она думала: мой Фермин — настоящий мужчина, как Кэри Грант, Хемингуэй или Манолете[ 59].

Я задумчиво скрестил руки на груди, оценивая ситуацию.

— А вы уже говорили с Бернардой об этом? Ну, о том чтобы завести детей?

— Ради Бога, конечно нет! За кого вы меня принимаете? Вы считаете, я брожу по миру, сообщая женщинам, что мечтаю их обрюхатить? Только не думайте, не то чтобы я этого не хотел, совсем нет, потому что этой дурочке Мерседитас я бы прямо сейчас заделал тройняшек и жил бы себе как король, но…

— Бернарда вам говорила, что мечтает о семье?

— О таких вещах не говорят, Даниель. Я это вижу по ее глазам.

Я кивнул:

— В таком случае, если для вас так важно мое мнение, я уверен, что вы будете замечательным отцом и супругом, хотя сами вы можете и не верить в подобные вещи.

Его лицо озарилось радостью:

— Вы и правда так думаете?

— Ну конечно.

— Вы даже не представляете, какой груз сняли с моей души! Потому что стоит мне вспомнить собственного родителя и подумать, что и я сам могу стать для кого-то тем, чем он был для меня, у меня немедленно возникает желание подвергнуть себя тотальной стерилизации.

— Да успокойтесь, Фермин! Кроме того, я уверен, что ваши способности племенного производителя не одолеет никакое лечение, тем более хирургическое вмешательство.

— Тоже верно, — призадумался он. — Ну да ладно, идите отдыхать, не хочу вас больше задерживать.

— Вы меня вовсе не задерживаете, Фермин. И потом, мне кажется, я сегодня ночью не смогу сомкнуть глаз.

— Охота пуще неволи… Кстати, помните, вы просили меня кое-что разузнать о том абонентском ящике?

— Вам уже удалось что-то выяснить?