Тень воина

Шаг назад, другой, третий… Чудо опаздывало, а в спину уже уперлось чье-то железо. Страх заворочался в нем, словно зверь, решивший вылезти из норы, но Гаврила сдержал его.

«А ну!» — подумал о, словно давал команду чуду. — «Раз, два…»

— Мешок, — сказал тот, что был впереди. Его голова была радосто-рыжей. Такой рыжей, что казалось, что разбойник развел костер у себя на голове. — Мешок давай, гулена…

Гаврила зажмурился, не веря в страшное. Разбойник его не понял.

— Да не бойся… Живым оставлю…Все ноги истоптал, поди, бегаючи?

Масленниковские глаза сами собой открылись. Он уже досчитал до двенадцати, а чудо все еще не произошло, а может быть, это и было чудом — добрый разбойник на лесной дороге?

В разбойничьей улыбке он не увидел ничего угрожающего. Тот и впрямь готов был отпустить его. Гаврила поверил не столько словам, сколько безразличному тону. Не только сам он, но и этот разбойник понимал, что кроме мешка у него и взять-то нечего, а жизнь — не такая уж это редкость, жизнь, чтоб забирать ее у первого встречного.

Масленников протянул руку с мешком и железо, что подпирало спину, пропало. Разбойник шагнул вперед, лицом предвкушая тяжесть добычи, что вот-вот окажется в руке, но тут над Гавриловой головой свистнуло и атаманская голова, спрыгнув с шеи, ударила журавлевца в грудь…

Не думая, что делает, Гаврила подхватил ее, не дав упасть на землю.

В один миг все кругом окрасилось красным. Из обрубка вверх ударил фонтан крови, окативший Гаврилу с ног до головы, пропитав волчевку, рубаху, портки. Волна живой соли прокатилась по лицу, заставив сердце забиться еще быстрее.

Гаврила замер, не решаясь повернуть голову.

«Чудо?»

Краем глаза уловил движение рядом с собой. Солнечный блеск отточенной стали мелькнул совсем рядом и вторая голова, отскочив от шеи, покатилась ему под ноги.

Он ждал криков, но люди вокруг онемели. В полной тишине вверх взлетели мечи, топоры, ножи и разбойники, забыв о своем пленнике, двинулись друг на друга…

Вот тут Гаврилу проняло по-настоящему, до дрожи и пота.

Тут уже не было ничего человеческого, ни счастья, ни удачи. Не было даже чуда.

Только чье-то колдовство.

Проваливаясь в него, он ощутил в себе темную силу. Сама собой, словно срываясь с кончиков пальцев она потащила его за собой его руку и легко проломил грудь тому, кто стоял напортив него. Страх запахом пота ударил ему в голову. Гаврила зарычал, словно зверь. В лицо плеснуло теплым, и он, ожесточаясь, все более и более, ударил еще и еще раз.

Он не потерял себя, как это было в прошлый раз. Теперь вместо тьмы перед глазами, мелькали разбойничьи лица. На каждом было то выражение, которое застало его в тот момент, когда в их жизнь вошло колдовство. Вот это был ужас. Настоящий ужас.

С довольными улыбками, приклеившимися к губам, разбойники резали друг друга, вряд ли понимая при этом, что делают.

Да и Гаврилово тело работало само собой.

Взмах руки, хруст костей, крик, соленый вкус на губах, блеск меча рядом, поворот, еще один удар… Он смотрел на все это словно бы со стороны. Было ощущение, что он видит все это из окна избы, как будто что-то отделяло его от разбойников.

Со странной, незнакомой гордостью он ощутил себя олицетворением смерти. Где-то внутри в почти потерянной глубине мелькала мысль, что вряд ли он справился бы со всеми, но и сами разбойники, словно сойдя с ума, на его глазах убивали друг друга, а он… Он только помогал им.

А потом все кончилось.

Стоны, делаясь все тише и тише, растворились в лесном шуме… Гавриле дела не было до того, что происходит с раненными — с собой бы разобраться. Разбойники то ли умирали, то ли напротив, собрав остатки сил, уползали прочь от дороги. Зато он точно знал, что никто из них не осмелится подползти к нему. Он лежал, слушал затихающие стоны и думал о том, что случилось. То, что он сотворил с разбойниками, в объяснении не нуждалось — обычное Митриданово колдовство, к которому хоть и не привык, но притерпелся, а вот что делали сами с собой разбойники… Тоже колдовство, конечно. Только чье? К колдовству должен прилагаться колдун. А где он? Кто он?

Гаврила думал над этим до тех пор, пока не почувствовал, что может открыть глаза.

Кряхтя и охая, он перевернулся на живот, немного полежал так, глядя на выпачканную кровью траву, потом, держась за дерево, поднялся сперва на колени, потом и в полный рост. Оглядевшись, вздохнул. Отсюда, сверху, все, что он натворил, смотрелось еще безобразней.

Разбойники лежали вповалку, кто друг на друге, кто поодаль. Целых там не было. Там где не лежало тело, лежала рука или голова. Чуть поодаль, поближе к кустам и вовсе лежали две левых половинки. А под ногами — месиво из травы, земли и крови. Алые капли все еще капали с нижних веток измочаленных кустов.

Если б у него остались силы он, наверное, снова перепугался бы до пота, но сил-то как раз и не было.

Хотелось как можно быстрее уйти отсюда, но здравый смысл остановил его. Людям, что тут лежали, не было нужно ничего, кроме погребенья и тризны, а вот ему могло и понадобиться что-нибудь совсем не нужное покойникам.