Тень воина

Больше не сомневаясь, и, словно несомый какой-то чужой силой, он подошёл к сосне и забросил на сук Митриданов мешок. Тот, словно всю жизнь мечтал повисеть на сосне, дважды обернулся вокруг сука и повис там осиным гнездом. Не думая ни о чём, Гаврила развязал узлы, освобождая руку, и одним ловким движением — словно всю жизнь только этим и занимался — связал конец вревия в скользящую петлю. Глядя сквозь неё в небо Гаврила исполнился странным каким-то удовольствием.

Этот мир, такой злой и несправедливый следовало покинуть как можно быстрее.

Как-то отстранено, словно с удивлением смотрел на себя самого со стороны, он подёргал верёвку — крепко ли держится, сунул голову в петлю и поджал ноги…

Что-то в нём, в последнем усилии удержать его на этом свете всколыхнулось, но он уже поджал ноги и шум крови в ушах сменился потусторонним грохотом…

Он пришёл в себя под тем же деревом.

Голова лежала на мешке, а поперёк груди уснастился сосновый сук, только что чуть не ставший его последним пристанищем. Остро пахло смолой, древесным соком и горелым деревом, а щеке было тепло, словно с той стороны кто-то разжёг костёр. Масленников повернул голову.

Какой там костёр, не было его и в помине. Зато разлохмаченный непонятной силой конец сука дымился, словно только что побывал в огне.

Рука нырнула под голову. Мешок. На месте. Дотронулся до головы. Там звенело, словно внутрь залетел комариный рой, и метался от одного уха к другому. Звон заполнял его от макушки до пяток, но это почему-то не мешало думать. Наоборот, вместе со звоном в голове воцарилась прозрачная лёгкость, и он как-то разом осознал, что тут только что чуть-чуть не произошло. От этой мысли его подбросило с земли. Руки сами собой отбросили верёвку, словно это была гадюка.

— Чур, меня! Чур, проклятые колдуны!

Несколько мгновений он колебался. Не в выборе решения, конечно. Понятно было, что отсюда следует уносить ноги как можно быстрее, пока колдуны, что незримо роились вокруг него, не напихали в его голову иных опасных глупостей. Он смотрел на верёвку, привязанную к мешку, и видел в ней путеводную нить на тот свет. В этот раз обошлось, но кто знает, обойдётся ли в следующий?

Мешок и верёвка. Верёвка и мешок.

В брюхе голодно квакнуло и он, подхватив и то и другое, бросился с пригорка вниз. Он бежал, оглядываясь на дерево, каждый раз ощущая ледяную дрожь вдоль спины. У подножья он остановился и погрозил оставшейся наверху сосне кулаком.

Не прошагал он и двух поприщ, как на чистом небе начали собираться облака. Только что небо в просветах меж ветвей голубело, но вдруг, в одно мгновение, оно стало чёрным, облака разлетелись, уступив место огромной туче.

Гаврила смотрел на неё с берега маленькой лесной речки, куда его привела тропинка. Туча росла, темнела, набирая силу. В ней жил гром, что ворчал, заглушая все лесные звуки.

Страх грязной лужей колыхался в Гавриле, но теперь, после дерева, он был уверен, что всё обойдётся. Он уже сообразил, что вокруг него столкнулись две силы — одна без сомнения, хотела погубить его, а вот другая не давала этого сделать.

Так оно и вышло.

Откуда-то слева — он не видел из-за деревьев, откуда — в тучу ударил тонкий извилистый луч. Он был похож на молнию, но молния должна была ударить сверху вниз, а тут всё произошло наоборот. Луч упёрся в тучу и несколько долгих мгновений словно бы подпирал её.

Гаврила стоял, открыв рот догадываясь, какие силы сейчас испытывают друг друга на прочность и радуясь, что происходит всё это в небе, а не в его голове.

Туча потемнела, но и луч стал ярче, налился желтизной. Деревья закачались, зашелестели листьями. Вокруг заходили порывы ветра, но потом в один миг всё исчезло. Без шума и грохота небо над ним очистилось, ветер утих, и, откуда ни возьмись, по голубизне потянулись белые овечки облаков. Именно овечки. Барашками их назвать язык у Гаврилы не повернулся — настолько безобидными они выглядели.

Ещё с десяток поприщ он одолел, изредка поглядывая на небо. Опасность, что могла прийти оттуда казалась ещё более страшной, но всё произошло куда как обыденней.

Четверо вышли из кустов справа, загородив дорогу в Экзампай. Тут же за спиной хлестнули ветки и Гаврила, оглянувшись, увидел ещё шестерых, что загородили дорогу назад. Их было столько много, что он на мгновение даже почувствовал гордость — встречали его как князя. Мысль скользнула дальше, и он с каким-то облегчением подумал, что после тоскливого ужаса, испытанного им на вершине холма это всё же было лучше. Это не туча и не смертная тоска. Это — люди. С ними можно было или договориться или драться, или сбежать, если не получится ни то, ни другое. К тому же можно было подождать неизбежного чуда.

Никто не сказал ни слова. Да и что говорить — всё и так было ясно. Те, что стояли впереди сделали шаг вперёд, словно кто-то невидимый, дёрнув за нить, приказал им сделать это. Гаврила попятился. Страха в нём не было, он ждал чуда, в полной уверенности, что оно произойдёт.