Тень ворона

Внимательно изучив найденную скуфью, брат Кадфаэль так и не смог прийти ни к какому заключению. Но ему не давала покоя мысль о том, как это он мог о ней забыть и даже не вспомнить, когда было найдено тело! Что же касается рваных следов, которые, по здравому рассуждению, должны были иметь отношение к нанесенному по голове удару, то одно с другим никак не сходилось, потому что в этом случае шапочке следовало оказаться не в воде, а на берегу, где был нанесен удар. Разумеется, нападавший мог зашвырнуть ее в воду следом за жертвой, но в темноте он вряд ли мог ее заметить или вспомнить о ее существовании, а если бы и вспомнил, то как бы он ее отыскал? Шапочку не так-то легко разглядеть в траве, еще не побелевшей от инея, да и вряд ли убийца сообразил бы, что тут была вещь, которую опасно оставлять на месте. Кто же будет, только что убив человека, шарить в потемках по земле? Единственной мыслью убийцы могла быть только одна — как бы поскорее убраться подальше от этого места!

Сомнение, словно злой дух, одолевало Кадфаэля. Ведь забыл же он про шапочку! Значит, мог упустить и еще что-нибудь очень важное! Ну а коли так, то очень может статься, что эта забытая вещь все еще лежит около мельницы на берегу или в воде, а быть может, и внутри строения. Больше ее негде искать.

Оставалось еще полчаса до повечерия, и большинство монахов, продрогнув до костей, благоразумно пошли отогреваться в теплую комнату. И то сказать, глупее не придумаешь — в темноте тащиться на мельницу! Но как ни старался Кадфаэль отогнать от себя эту мысль, она настойчиво кружила вокруг ночного пруда, пока ему не стало казаться, что эта обстановка — мельница, пруд и ночная тьма, — воссоздавая события, случившиеся в ночь сочельника, освежит его память, так что он найдет утраченное звено. И вот Кадфаэль направился через монастырский двор в сторону лазарета, за которым в укромном углу была калитка, откуда из аббатства можно было выйти прямо на мельничный пруд.

Выйдя из нее, монах остановился и переждал, пока глаза привыкнут к безлунной тьме, сквозь которую лишь изредка прорывались звездные лучи. Постепенно очертания предметов начали проступать из мрака: растрепанная трава под ногами, справа черная громада мельницы, впереди мостик через ручей, а за ним обрывистый берег пруда. Кадфаэль прошел по мостику, его шаги гулко простучали по деревянному настилу, и, миновав узкую полосу травы, он очутился на краю пруда. Перед ним расстилалась застывшая свинцовая гладь, ровная и тусклая, прерываемая кое-где полыньями, окруженными кромкой подтаявшего льда.

Кругом все застыло в неподвижности, не слышно было ни шороха, даже слабое дыхание ветерка не шевелило гибкие побеги обрезанных ив, обступивших берег по левую руку. Там, в нескольких ярдах от моста, где сейчас стоял Кадфаэль, у подножия срубленного на высоте в треть человеческого роста ствола, вокруг которого топорщились ивовые побеги, словно вставшие дыбом волосы на голове перепуганного человека, было найдено тело Эйлиота. Его никак не удавалось вытащить наверх по обрыву. Сначала его подтащили багром к устью мельничной протоки, где берег полого спускался к воде, и уже оттуда выволокли на сушу.

В памяти Кадфаэля события того утра вырисовывались четко, во всех деталях, но не проливали никакого света на то, что произошло там накануне ночью.

Повернувшись спиной к обрыву, он воротился обратно через мост и, сам не зная хорошенько зачем, обогнув мельницу, подошел по отлогому берегу к широкой двери, через которую вносили на мельницу зерно. Она запиралась снаружи, но толстый брус, как смутно различил Кадфаэль по отсветам выцветшей древесины, не был заложен на скобу. На более высоком уровне мельницы находилась небольшая дверь, выходившая в сторону калитки в монастырской стене. Эта дверь имела запор изнутри. Но зачем было снимать тяжелый брус со скобы, если не затем, чтобы войти?