Тень ворона

— Вдова Хэммет! — вымолвил Кадфаэль, когда они очутились лицом к лицу. — Я должен с тобой поговорить кое о чем, имеющем касательство к Ниниану Бэчилеру — человеку, которым, как я знаю, ты очень дорожишь. Он мне доверился, что, как я надеюсь, позволит тебе последовать его примеру. А теперь сядь, пожалуйста, и выслушай, что я тебе скажу! Прошу тебя верить в мое доброе к тебе расположение, ведь я знаю, что твоя совесть чиста и ты ни в чем не виновата, кроме сердечной привязанности к своему питомцу. Богу это давно было известно, прежде чем я нашел подтверждение.

Диота резко отвернулась с таким видом, который скорее говорил о спокойной решимости, чем о страхе. Слова Кадфаэля явно не застали ее врасплох. Она села на скамейку, где во время предыдущего посещения Кадфаэля сидела Санан, и застыла в напряженной позе, поставив ноги ступня к ступне и положив ладони на колени.

— Ты знаешь, где он? — тихо спросила она.

— Не знаю, хотя он готов был мне это сказать. Я разговаривал с ним этой ночью и знаю, что он жив и здоров. Сейчас я хотел поговорить о тебе и о том, что произошло вечером в сочельник, когда умер отец Эйлиот, а ты упала, поскользнувшись на льду.

Диота уже поняла, что Кадфаэлю известно нечто из того, что она хотела скрыть, однако еще не догадалась, что именно он знает. Она промолчала и, пристально следя за его лицом, выжидала, что будет дальше.

— Так вот, о том, как ты упала. Ты ведь не забыла этого. Ты упала на дороге и ударилась головой о крыльцо. Я обрабатывал потом твою рану и вчера снова ее осматривал, она уже зажила, но след от ушиба еще остался, а также царапина посредине. А теперь послушай-ка, что я нашел сегодня в мельничном пруду. Посох отца Эйлиота отнесло течением к другому берегу, а за серебряный ободок с зазубренными краями зацепились пять длинных волосков, похожих на твои. Когда я промывал рану, я мог близко рассмотреть, что на голове у тебя есть оборванные волосы, и сейчас хочу сравнить их с теми, которые нашел.

Диота низко склонила голову и закрыла лицо руками, крепко прижав их к щеке и виску.

— Зачем ты прячешь лицо? — терпеливо спросил Кадфаэль. — На тебе ведь нет греха.

Через некоторое время женщина подняла к нему побелевшее, встревоженное лицо, на котором не было следов слез, и, подперев подбородок руками, твердо взглянула в глаза Кадфаэлю.

— Я была здесь, — проговорила она медленно, — когда сюда приходил тот знатный человек. Я его узнала и поняла, зачем он пришел. Да и что, как не это, могло привести его сюда?

— Действительно, что еще! А когда он ушел, священник набросился на тебя, стал браниться и, наверное, обзывал тебя нехорошими словами: пособницей изменника, лгуньей и обманщицей. Мы уже достаточно хорошо с ним познакомились и знаем, что ему неведома жалость и он не стал бы слушать объяснений и просьб о прощении. Он тебе угрожал? Сказал что-нибудь, как он сперва расправится с твоим питомцем, а затем выгонит тебя с позором из дома?

Женщина гордо вскинула голову и с достоинством сказала:

— Я вскормила Ниниана своей грудью, потому что мое собственное дитя родилось мертвым. Его матушка, спаси господи ее добрую душу, была болезненная женщина. Когда он пришел ко мне, я почувствовала себя так, словно родное дитя попало в беду и просит моей помощи. Неужто же я, по-твоему, стала раздумывать, что скажет и что сделает со мной мой хозяин ?

— Нет, конечно. И я тебе верю, — сказал Кадфаэль. — Выходя в ту ночь из дома священника, ты думала только о Ниниане и о том, как бы заставить отца Эйлиота отказаться от намерения выступить против юноши и выдать его властям. Ты вышла из дома и следила за ним всю дорогу, не так ли? Наверняка ты шла за ним следом. Иначе откуда бы взялись твои волосы на ободке его посоха? Ты шла следом, обратилась к нему с мольбой, и он тебя ударил. Размахнулся посохом и ударил по голове.

— Я вцепилась в его одежду, — сказала Диота с каменным спокойствием, — я ползала перед ним на коленях по мерзлой траве около мельницы, цепляясь мертвой хваткой за подол его рясы. Я уговаривала его и упрашивала, я молила о милосердии, но он был неумолим. Да, он меня ударил. Он не мог стерпеть, что кто-то его держит и мешает ему сделать по-своему. Он пришел в ярость и готов был меня убить на месте, или мне так показалось. Я, как могла, защищалась от его ударов и сама понимала, что он не остановится и будет бить меня, пока я не отстану. Тогда я отпустила его рясу и, бог весть как уж мне удалось, поднялась на ноги и побежала. С тех пор я его живым не видела.

— Ты никого там больше не заметила? Когда ты убежала, он был жив и был там один?