Тень за правым плечом

– Может быть, вы покойников собираетесь вызывать по радио? – насмешливо проговорил Шленский.

– Ну это просто глупости и грубости, голубчик, – примиренчески отозвался отец Максим. – Вы ведь поняли, что я хотел сказать.

– Понял. Но для меня это невозможно – всю жизнь сидеть и ждать в ожидании, что наступит раньше – я помру или что-нибудь такое изобретут. Лично я хочу действовать, причем немедленно. Это провинциальное уныние и смирение меня угнетает, слышите?

Доктор вмешался, чтобы прекратить сцену, и попросил всех пройти в другую избу, им очищенную и подновленную, где предполагалось, что мы будем ночевать. Внутри она была очень похожа на его собственную, только поменьше, и так же перегорожена посередине занавеской: нам была отведена правая сторона, а мужчинам левая. Пока доктор и Маша хлопотали, передвигая лавки и устраивая нам спальные места, я заметила одну странность: Шленский совершенно явно старался оттеснить остальных, чтобы остаться с доктором наедине, а тот столь же явственно этого избегал. Наконец, когда мы вернулись обратно и доктор стал зажигать свечи (на улице уже стемнело), Шленский, поняв, что уединиться им не удастся, начал откладываемый разговор:

– Скажите, пожалуйста, Петр Германович… – начал он.

– Генрихович, – поправил доктор без улыбки. – Германн – это в «Пиковой даме».

– Простите великодушно. – Шленский был сама кротость. – Можно ли вас спросить прежде всего, сочувствуете ли вы нашему общему делу?

– Какому делу?

– Освобождению народа, естественно. (Он как бы даже недоумевал, что такая простая вещь нуждается в объяснении.)

– До определенной степени, – осторожно отвечал доктор.

– Поясните.

– Видите ли – когда я, вернее, мы жили в Тотьме – там был один юродивый, Фома или Фотий, не помню: прибился к Церкви входа в Иерусалим (была у нас такая) и при ней существовал. Обычно он ходил в одной посконной рубахе, засаленной до невозможности, босой, с нестриженой бородой и волосами, и напевал: «С дворянином поиграла – с руки перстень потеряла». Но иногда на него находил стих, так что он вдруг сбрасывал рубаху и во всей своей красе носился по улице, гоняясь за курами. Выглядел он, кстати, совершенно как человек-солнце на обложке книги Бальмонта – видели, наверное? Плюс борода. Вот это был полностью освобожденный человек. Впрочем, обыватели не понимали мужества, с которым он сбрасывал оковы, ловили его и били, чтобы детей не смущал. Вот такому освобождению я никак сочувствовать не могу.

У Шленского заходили желваки по щекам, но он, хоть и не без труда, сдержался:

– Вы же сами понимаете, что речь не об этом. Государственная ложь дошла до последнего предела наглости, опричники действуют все более жестоко, на войне гибнут лучшие наши люди, пока правительство коснеет во взяточничестве и разврате…

Доктор перебил его:

– Когда я еще читал газеты, я многократно сталкивался с подобными… э-э-э… филиппиками и успел к ним притерпеться. А что бы вы хотели от меня по этому поводу?

– Вы живете в очень удачном месте: не слишком далеко от города, но и искать тут не станут. Мы бы хотели сложить у вас несколько ящиков, привезем на этом же пароходе.

– Нет.

– Но почему же?

– Вы знаете, что такое «подводный брак»?

– Нет. А при чем тут это?

– Повремените. Когда ваши предшественники победили во Франции сто с лишним лет назад, у них тоже были похожие лозунги – помните? Свобода, братство, равенство. И царствующий дом тоже там погряз в разврате, ровно как у нас. Но после победы почти сразу начались массовые казни – сперва рубили головы тем, кто успел себя запятнать при короле, потом тем, кто недостаточно энергично поддерживал революцию или просто был подозрителен. Кое-где палачей и гильотин не хватало, так что приходилось этих несчастных просто топить в реке – загоняли на лодку, выводили ее на середину Луары и топили. Но это им было скучно – поэтому придумывали особенные забавы. Одной из них была «подводная свадьба» или «подводный брак»: насильно раздевали догола священника и монашку, связывали их спинами друг с другом и под хихиканье и улюлюканье бросали в воду. Вот этим и кончается всякая революция. Да, нынешняя власть нехороша – но ваши, придя к власти, станут совершенными чудовищами. Поэтому, уж простите, помогать я вам никаким образом не готов. Если вы приехали только для этого – очень вам сочувствую и приношу свои извинения. Но предлагаю воспринимать пребывание здесь не как невыполненное задание, а как возможность отдохнуть. Кстати, господа, – проговорил он, обращаясь уже ко всем вместе, – ложимся мы здесь по-деревенски рано, так что прошу вас располагаться. Утром будить никого не стану – как проснетесь, милости просим к нам.

14