Тень за правым плечом

Научная часть конференции была практически безупречна. Камерная атмосфера, как оказалось, чрезвычайно способствовала гладкости: никто не заикался, не выклянчивал у ведущего лишних пяти минут; не было ни шума в зале, ни перепалки после докладов. Впрочем, и программа была построена так, чтобы участники не слишком утруждались: два доклада с утра – и завтрак, еще три – и обед, еще два – и пора уже честь знать. Общей миролюбивой расслабленности способствовала и атмосфера, сгустившаяся за каменными стенами славянского отделения: в Вене уже вовсю шли приготовления к Рождеству. Город этот странно сочетает немецкую обстоятельность с какой-то шоколадной легковесностью, из-за чего любое преддверие праздников, не говоря про сами рождественские дни, приобретает характер тотальный, если не тоталитарный: хочешь или не хочешь, сообщает тебе Вена, а изволь веселиться, а то худо будет. В принципе, суровость эта напускная, как часто бывает в Австрии, иначе жизнь для человека мало-мальски чувствительного была бы тут невыносимой: разросшиеся дворцы, чудовищные бульвары, гипертрофированные соборы – но все это как-то немного понарошку, вроде батального полотна во всю стену, с киверами, штыками, хоругвями, ядрами и прочей героической атрибутикой, в самом углу которого пририсована маленькая беленькая собачка. Я разглядывал эту картину в Музее истории искусств, особенно, конечно, радуясь собачке: я и вообще к ним неравнодушен, а тем паче в музеях, где они (вернее, их изображения) регулярно приходят мне на помощь.

Программа конференции в этот день была совсем неутомительной даже по снисходительным здешним меркам: с утра мы должны были выслушать два или три доклада, после чего предполагался общий обед. Судя по серьезности, с которой в Австрии относятся к еде, ожидало нас нечто вполне лукулловой утонченности и гомерических масштабов: по крайней мере, опытные участники, не раз пользовавшиеся здешним гостеприимством, говорили о будущей трапезе с особенным загадочным видом. Обед был по подписке – и тут, когда расторопный аспирант, ведавший организационной частью (и несколько дней назад трогательно взволновавшийся из-за сообщения, что я не буду ждать встречающих и сам доберусь из аэропорта до отеля), переспросил меня, я сказал, что на обед не приду, поскольку буду занят.

На самом деле никаких особенных занятий я на этот вечер не планировал, но, с одной стороны, за прошедшие дни скопилась некоторая усталость от постоянного пребывания среди людей, а с другой – раз уж я оказался в Вене, мне хотелось зайти в одну из здешних художественных галерей. Иного времени для этого не находилось: на следующий день с утра нужно было лететь в Москву. Поэтому я решил сразу после дневной сессии забежать в гостиницу, оставить там рюкзак с ноутбуком и налегке поехать в какой-нибудь из центральных музеев, где и провести два-три часа; после чего можно было бы перекусить в ближайшем кафе, выпить для сна и пищеварения рюмочку местного крепкого напитка и спокойно возвращаться домой. Примерно так все и вышло: на метро я добрался до музея, купил красивый цветастый билет и вошел внутрь. Из-за нелепого устройства головы полноценно и вдумчиво я могу разглядеть десяток-другой картин: дальше взгляд начинает скользить по ним, будучи не в силах справиться с обилием впечатлений. Подозреваю, что я такой не один – но при этом кураторы (или как там называются те особенные люди, которые ведают развеской в музеях, галереях и аукционных домах) как будто специально вешают поближе ко входу вещи совершенно незамысловатые, приберегая шедевры для глубинных залов.

Почему так делают в аукционных каталогах, я как раз понимаю: чтобы основная часть публики досидела до конца, когда будут разыгрываться ударные лоты. В школьные годы нас однажды повели на экскурсию по кондитерской фабрике: не понимающие детей и не умеющие с ними обращаться экскурсоводы сопровождали это каким-то постыдным сюсюканьем, заставляющим даже сейчас, несколько десятилетий спустя, ретроспективно чувствовать смущение. Впрочем, в мякоти этих несмешных шуток было скрыто острое жало: нас, на секунду посерьезнев, строго предупредили, что мы можем съедать из тамошних образцов все, что душе угодно, но вот в карманах (а равно и в прочих емкостях, исключая внутренние полости организма) выносить ничего нельзя. Главная взрослая подлость заключалась в том, что нас вели по фабрике, начиная с цехов малоинтересного мармелада и банальной пастилы – и к моменту, когда мы подошли к сокровенному шоколаду, все были уже полностью и даже избыточно сыты.