Тень Жар-птицы

Сначала мать не говорила мне, в чем дело, а потом проболталась, что приезжали дядькины дружки из экспедиции, устроили большой сабантуй, ну он загулял с кем-то из прежних симпатий. Афифе тут же наговорили с три короба, ее не любили, считали воображалой.

Она без долгих разговоров квартиру убрала, даже пол натерла — и к матери. И главное — ничего из его подарков не взяла, как в старинных романах, даже обручальное кольцо оставила. Это дядьку, по-моему, больше всего задело. Он, конечно, к ней помчался, в ноги упал, он это здорово умеет. Отец рассказал, что в детстве его никогда не лупцевали. Из любой проделки сухим выходил, сам так себя ругал, так признавал свои проступки, что у родителей гнев выветривался.

Афифа слушала его и молчала, не спорила, не ругала, а потом оделась и ушла из дома.

Дядька совсем голову потерял, и с ним все няньчатся, а толку никакого, молчит и пьет, мать уже с врачами советовалась, они предложили его на снотворные посадить, но разве это выход?

Главное, отпуск его кончается, пора в поле идти, собирать экспедицию, материалы готовить, а он из себя Ромео корчит.

Странная реакция на эту историю у Митьки. В последнее время он вроде меня избегает. Я раньше привык, что он всегда у меня кантовался. Тошно в их квартире, хотя и трехкомнатная. Мать его потому и разводиться не хочет: «Жалко терять площадь». Я ему рассказал об Афифе и карточку ее показал.

— Жалко дядю Гошу…

Я обозлился. Тоже мне, несчастненький!

А Митька пояснил:

— Он все время перед ней на коленях, вот и захотел человек хоть на минутку встать…

— Да ты что!

Митька потер лоб, я только сейчас заметил, что он коротко постригся, никаких кудрей, да и одежда у него нормальная, вроде моей…

— Но все-таки хоть месяц, а была в его руках Жар-птица!

Обалдел человек. Неужели и ему Антошка голову заморочила?

Митька посмотрел на меня, как Антошка, сверху вниз, хотя был ровно на половину короче…

— Такие Афифы самые опасные, от них пощады не жди, придумают человека и на него молятся, а если что не так — коленкой под зад…

Он почти не разжимал зубов, когда это говорил, и слова звучали невнятно, будто он заика…

Мы долго шатались по улицам, что-то стояло между нами. Мне казалось, что Митьке хочется со мной посоветоваться, но я весь вечер не мог ему в такт попасть.

— Ну как было в Ленинграде? — спросил он потом неопределенным тоном. Я пожал плечами. Не путеводитель же ему пересказывать!

— Как Ланщиков вел себя?

— Я ему не нянька!

Митька остановился на минутку, не поднимая головы, откашлялся…

— Девчонки тоже с вами шлялись?

Теперь дошло, он, наверное, ждал, что я начну трепаться, как и он, о своих «победах». Но я решил быть скромным, а что мне еще оставалось, если Антошка со мной поцапалась, а Варьку никто в классе за девчонку не считает…

— Не стоит обсуждать эту тему, — сказал я дипломатично и перешел на Ферсмана.

Почему-то его обозлил мой ответ, а я недавно книгу Ферсмана достал и думал, что могу Митьку увлечь с рассказами о самоцветах, о поверьях, связанных с камнями, биографиями упрямцев, жертвовавших всем, состояния до жизни, ради идеи… или вещи…

Ферсман всегда доказывал, что к камням, минералам, нельзя относиться как к чему-то мертвому, застывшему, что камни как живые существа, они тоже зарождаются, растут и умирают, и кто их всерьез полюбит, сумеет понять их красоту, научится их читать, будет очень счастливым человеком, без всякой Жар-птицы.

Но Митьку серьезные вещи не колышут, не то, что Стрепетова. Вот с кем я часами могу говорить о самом важном, он человек, умеющий слушать, хотя сейчас него прорезываются странные идеи. Ему до всего дело. Он увлекается и новейшими открытиями в биологии. И знает про всякие социальные эксперименты, у него масса тестов чужих, но он и свои придумывает, он любит поэзию и может целый вечер читать стихи, да такие, что и мне нравятся…

Я покосился на Митьку. Неужели для него сейчас нет ничего важнее девчонок?

Даже жалко. Ведь был толковый парень, ничего боялся, умел помочь в любой беде.

— Хочешь, я дам тебе потрясную книгу «В мире самоцветов» Банка, я за нее отвалил макулатурного «Виконта де Бражелона»?

Митька молчал, и я видел, что он меня почти не слушает.

Я нес всякую околесицу, не зная, как прервать его молчание. Так мы бродили часа три по разным улицам переулкам, и его не веселило, когда от нас шарахались в темных местах девчонки, я его совершенно не узнавал.

Несколько дней не покидано меня желание увидеть Афифу. Я не знал, что ей скажу, как она меня примет, я чувствовал, что она может и выгнать, и обругать, меньше всего я был готов, что она встретит меня так вежливо…

Заявился я к ней сразу после уроков, чтобы узнать у сестры, когда ее можно застать. И на нее саму напоролся, она, оказывается, болела, стала желтой, будто ее желтком вымазали.

Сели в ее комнате, похожей на больничную: белые стены, белая кровать, белый квадратный стол, белый стул и белый шкаф. Все выкрашено маслиной краской, и даже странно, никаких бабских штучек — ни ковриков, вазочек, картинок. Прямо холодильник, не комната, дует из форточки, а она — никакого внимания.