Тень жары

Будем молчать всю долгую ночь, будем лежать, смотреть в потолок, а потом впадем в неистовство, отгоним раскаленным своим дыханием все неуместные слова, звуки и запахи — и не скоро устанем… Устанем — отдохнем, чувствуя плечом и бедром живое тепло, ты — мое, а я— твое; и это будет нечто такое, что не требует комментариев и пояснительных реплик, ибо это и есть то маленькое, размером в двухспальную кровать, пространство, которое изъято из материи современного жанра; это моя личная суверенная территория, которую я буду защищать и пестовать; я насажу здесь вишневые сады, буду возделывать пашни, чистить леса от завалов, а пруды от тины, я поставлю на этой земле крепкий сруб с русской печкой и баней, вымету пол, повешу на окна простые льняные занавески, заведу кошек от мышей, а собаку — от лихого человека, стану трудиться, наполняя закрома зерном, картошкой, соленьями и наливками, а вечерами буду ждать тебя, охотник. Ты вернешься с охотничей тропы вечером усталый — я встречу у порога; помогу снять рубаху, поднесу чан с водой, отойду в сторонку; фыркая и разметая по полу водяную пыль, ты умоешься, примешь из моих рук полотенце, дашь повести себя к столу, где дышит жаром и паром чугунок с картошкой в зеленой укропной патине; и я налью тебе стопку серебряной водки из хрустального графина, присяду на краешек лавки, буду смотреть, как насыщаешься ты, и наливается твоя детская и нежная, совсем как у диккенсовского мальчика, щека румянцем; а потом отойду неслышно в темный угол нашего дома, где за ситцевой занавеской в мелкий розовый цветочек ждет нас крепкая, из вечной дубовой доски, кровать; взобью подушки, вспеню пухлые перины, сяду и стану поджидать тебя, опустив уставшие руки на колени… И эту мою суверенную территорию я буду охранять, я буду за нее драться — всем, что под руку подвернется: заступом, топором, железным прутом — кусаться буду и царапаться своими острыми коготками, и это маленькое, размером в несколько квадратных метров, пространство есть абсолютно все, что уставшей белке — как и любой другой женщине — нужно, а больше ей не нужно в этой жизни ни-чер-та.

Только под утро он решился — напомнить.

– Тебе будет трудно понять это… И принять…

Понять и принять. Возможно… Однако не настолько трудно, как ты, охотник, думаешь. Моей языческой душой управляют предчувствия, сны, пророчества, инстинкты. А знание? Знание холодно, оно ничего не значит в моём мироощущении.

Я давно чувствовала.

Теперь — знаю.

– Францыча больше нет?

Нет. Существует, конечно, призрачная надежда, но она насквозь иллюзорна. Скорее всего, было так: ему сделали укол, отвезли за город, закопали где-нибудь в лесу.

Зина откинул одеяло, приподнялся, завис надо мной, опершись на локоть.

– Я кое-что выяснил. По своим каналам.

Добрые самаритяне — выяснил — скорее всего туфта, они вряд ли догадываются, какого рода игры ведутся вокруг их подопечных. Формально договорные отношения осуществляет одна средней руки фирма, впрочем, ее роль здесь скорее посредническая; за этой лавочкой наверняка кто-то еще стоит — очень солидный и респектабельный.

– Ты представить себе не можешь, какие деньжищи крутятся в этом деле..

Ну, почему же — "Московская недвижимость всегда в цене!" Если не ошибаюсь, один рубль, вложенный в эти кирпичи, западные аудиторы приравнивают к пяти долларам.

– Тебе надо отдохнуть, отключиться, выпасть из времени, — Зина сварил кофе, усадил меня, обложил подушками, поит понемногу, чем-то кормит — так когда-то дети, наигравшись в свои прятки, бежали в сквер и кормили белку с руки, а потом, задрав головы, следили, как она уносится по стволу наверх и летит с ветки на ветку — и вот совсем уже исчезает из поля зрения ее рыжий хвост и растворяется в нашем старом добром небе.

3

Выпала я из времени основательно; в таких случаях принято говорить — "всерьез и надолго". Всерьез — да. Что касается "надолго", то о размерах этой долготы я могу только догадываться. Пару раз мы бывали с Зиной в каких-то очень дорогих и очень вкусных кабаках, однажды он пробовал затащить меня в очередной "найт-клаб" — я отказалась… Что там, под покровом ночи? Женский бокс и голые девахи молотят друг друга по интимным местам, выбивают друг другу глаза и зубы, отрывают груди? А потом, наверное, служители, унеся окровавленных гладиаторш, посыпают ристалище песком и приглашают легендарного Блю Джека, который умеет на публике совокупляться с молоденькими девушками… Нет, с меня довольно.

Кстати. Прокрутив как-то в уме свои комиксы от начала до конца, я пришла к тревожному выводу — что-то мои кадры по большей части основательно пропитаны любовным потом… Что это за вселенский такой трах-перетрах — или я сексуальная психопатичка? Позвонила Панину, поделилась своими тревогами, он успокоил: мои комиксы строго следуют в духе художественной доктрины соцреализма о типических характерах в типических обстоятельствах.

– Блядство ж кругом сплошное… — пояснил Панин свои эстетические наблюдения.