Тень жары

Он допил, поставил рюмку на поднос, я подлил себе — чисто символически, чтобы собраться с мыслями.

– Тебе известно, что труд сочинителя — труд каторжный?

Он усмехнулся, да и я не удержался, прыснул *[19].

– Сколько? — сухо осведомился Катерпиллер и снова промокнул платком влажный лоб.

– Да ерунда. Текущие расходы, кредит — в рамках разумного.

– Нет проблем.

– Ну там… Визитка от фирмы. Скажем, консультант, Консультант? Это хорошо, это нормально. Солидно, но ни к чему не обязывает.

– Нет проблем…

– Автомобиль…

– Нет проблем.

– Деловая документация, контракты, договоры, протоколы — текущие и потенциальные. Я понимаю, информация конфиденциальная, но…

Он напрягся, налил минералки, выпил.

– В таком случае, пока! — я встал, меня сильно пошатывало. — Мы не сговорились, — я двинулся к выходу.

– Ладно, черт с тобой.

Я вернулся, уселся в кресло, где уже освоился, присиделся. Закурил. Медленно прокрутил в памяти наш разговор — что-то здесь было не так.

– Слушай, Федя, давай не крути…

– Мы, кажется, все обсудили?

– Это понятно, сочинять так сочинять… Дело, сказать по правде, нехитрое, незатейливое — потому и сочинителей у нас пруд пруди. Но ты позвонил именно мне.

Он отпил глоток, промокнул платком потный висок. Взгляд у него был холодный, тяжелый.

– Ну, во-первых, мы в некотором роде свои люди, не так ли? — Он откинулся на спинку кресла, отвернулся к окну и тихо добавил: — Ко всему прочему, ты ведь хорошо стреляешь, если не ошибаюсь?

Ну ничего себе! Нет, он не ошибается, когда-то под нашим старым добрым небом я целыми днями пропадал на стрельбище; палил по летящим тарелкам и "дорос" до первого разряда. Однако Катерпиллер — персонаж современного жанра. Если у них возникает потребность в стрельбе, то вряд ли в качестве мишеней они выбирают тарелочки.

– А что, это сочинительство будет связано с пальбой по мишеням? По каким? По живым?

Он усмехнулся и покачал головой:

– Нет, конечно!.. Но мало ли что может случиться в нашем деле. Жизнь такая… Сам понимаешь.

Понимаю: не жизнь, а совершенный Хэммет.

Мне в самом деле нравится эта работа. За здорово живешь я получил деньги, машину, полную творческую свободу, возможность лежать на диване, глазеть в окно — то есть, как раз возможность вынашивать замысел и при этом не мучиться по утрам головной болью где бы раздобыть денег на жратву.

– Будем считать, мы с тобой оформили издательский договор! — Я допил коньяк и двинулся к выходу.

У двери я помедлил, оглянулся — он сидел на своем месте, утирал влажный лоб платком и обмахивал лицо газеткой.

– Хочешь, поделюсь с тобой одним профессиональным наблюдением? — спросил я. — Одно время я работал мойщиком трупов…

– Балбес! — Катерпиллер поперхнулся.

– Да нет, серьезно, — спокойно продолжал я. — Так вот. В твоем кабинете, строго говоря, стоит такой же колотун, как в покойницкой.

В ту же ночь я получил резиновой дубинкой по башке.

6

Это была именно резиновая дубинка.

Момент удара я не видел — меня стукнули по затылку — но прежде, чем ткнуться лицом в землю, я успел сообразить, чем именно воспользовались, чтобы уложить меня.

Когда-то под нашим старым добрым небом резиновой дубинкой владел один-единственный мальчик из всей дворовой шараги, его звали Хэха; ни имени его, ни фамилии никто не знал — Хэха и Хэха.

Хэха: плотное сложение, квадратный торс; он мог бы выглядеть атлетом, если бы не патологическая — на грани уродства — коротконогость и маленькая, вытянутая тыковкой головка.

Он был крайне неразговорчив; нормальные человеческие слова в нем не жили, а все отдаленно напоминавшие человеческую речь звуки, что квартировали в его хрипящей глотке, вся палитра чувств, знаний и эмоций размещалась в этом характерном, раздробленном хрипотцой возгласе:

– Х-х-х-э-э-э!

Скорее всего, потому его и звали Хэха.

Он жил возле железной дороги, в длинных дощатых бараках, заселенных барачными людьми, и был он прост, храбр, добродушен, готовился в первую "ходку". (А куда ему деваться?.. Все тамошние, барачные, либо уже сидели когда-то, либо сидели в тот момент, либо готовились сидеть; похоже, они и детей рожали с тайным умыслом пополнить каторжное племя, и эта устойчивая походка судьбы была отпечатана в их тяжелых квадратных лицах) и владел большой ценностью — тяжелой резиновой дубинкой, залитой свинцом..

Однажды — по ошибке — в суматохе рукопашного боя с кодлой из квартала строителей мне довелось испытать на себе действие этого снаряда; впечатление сногсшибательное, его я сохраню до конца своих дней. Зерно этого впечатления в том, что боль тяжела, тупа, ватна — ты погружаешься в вату и слышишь гул морского прибоя, как будто вместо ушей у тебя две огромные рапанные раковины.