Тень жены Гамлета

Судя по чувствительному ударению на слове «помнишь», которое сделала Татьяна, я, ее старая школьная подруга, должна была первым делом, буквально с порога броситься на шею тете Любе, что мне и пришлось с некоторым опозданием осуществить.

– Тетечка Любочка, – завопила я, обнимая худую морщинистую шею, – Как я рада! Какая встреча! А вы меня, что, совсем не помните?

Старуха чинно похлопала меня по спине, приблизила ко мне лицо и недовольно скривилась:

–Как была егоза, так и осталась. Чего это я тебя не помню? У меня близорукость, а не склероз. Отлично помню – Вика Козлова. Покойного Ивана Козлова, завхоза нашего дочка. Вечно мою Таньку с толку сбивала, курить учила, на танцульки выдергивала. И что вышло? Она маму послушала – и стала женой бо-о-льшого человека, а ты так голытьбой и живешь. Вон, в какое-то Запорожье укатила. Чего ты там потеряла, за порогами-то? Чем тебе родной дом был не гож?

Я несколько обалдела от такого напора и поневоле напряглась. Но еще больше напрягся Георгий Петрович.

– Ивана Козлова? – резко перебил он старушку. А мне Вика Витальевной представилась…

И вторая голова несостоявшегося президента внимательно и быстро взглянула мне в глаза. Бабуля цыкнула зубом и махнула в сторону Гоши рукой так, словно муху отгоняла:

– Да хоть Витальевной, хоть Хренальевной. Один шут. Мать ее в нашем Нижневартовске официанткой служила. Так по молодости лет с кем только романы не крутила. Вон, и ее, Вику, в подоле принесла, в восемнадцать-то лет!… Это ужо потом Ванька Козлов на Соньке женился. Ванька он с моим Борисом не разлей вода были. Гордость фабрики! Один старший мастер, другой бригадир…

Тетя Люба промокнула салфеткой глаза и продолжила:

– Ты, девка, на меня зла не держи. Я Ивана, отчима твоего, как родного привечала. Да и мать непутевую, Соньку, тоже любила. Шить она выучилась, так такие мне кофты шила – загляденье! Жива-то мать еще? Ваняша-то я, знаю, помер, когда мы еще в Нижневартовске жили. А как два года назад и Борис мой представился, царство ему небесное, я все старые связи и растеряла. В блокнотиках его я читать не вижу, да и писем писать не могу. Ты хоть расскажи, чего о земляках знаешь? Мамке-то твоей, поди, лет всего за полста и будет. Невеста и-ш-шо.– Бабуля тихонько засмеялась

– Мам, ну откуда Вика про твоих соседей знает? Она сама в Запорожье десять лет назад уехала, – Татьяна, молчавшая до сих пор, пришла мне на помощь.– А тетя Соня под электричку угодила год назад. Я ж тебе рассказывала. Так что не приставай к Вике. Ей о родителях вспоминать горько.

Я рассеяно кивнула. У меня из головы не выходила фотография с обложки и то, что Великолепный Гоша, сидя рядом со мной, тоже может ее заметить и сравнить с новоиспеченной подружкой. Хотя та холеная красавица на глянце и я, опухшая от слёз, растрепанная и в китайских обновках имеют сейчас мало общего. Но, тем не менее…

– Так Сонька-то под электричку не насмерть угодила, – вскинулась старушка, – Ты ж мне сама говорила,… вытащили ее. Вика вон, к ей моталась, звонила тебе из больницы. Перелом ноги ну и сотрясение головы. Тоже не подарок, но не убилась же, слава Богу.

– Умерла моя мама, теть Люба, – я мысленно попросила прощенья у незнакомой мне женщины из Нижневартовска, – заработала в больнице воспаление легких и умерла.

Я всхлипнула и закрыла глаза рукой. Через растопыренные пальцы я заметила, что журнал в руках у Наты дрогнул и слегка опустился. Я добавила децибел в рыдания:

– Похоронили мы ее, теть Люба… Прямо рядом с папкой похоронили.

Вспомнив могилку собственных родителей, я разрыдалась уже почти натурально и потянулась за салфетками. Сквозь слезы и сопли я не заметила небольшой металлический кофейник, который стоял на спиртовой горелке и нечаянно опрокинула его. Горячая коричневая жидкость жирной лужей выплеснулась на белоснежную скатерть и стремительным ручьем потекла к Нате.

–Ай! – громко вскрикнула Наточка и, вскочив, шмякнула в коричневую лужу недочитанный журнал. Увы, совсем не той стороной, которой мне бы хотелось.

–Ой, – тихо вздохнула Татьяна и схватилась левой рукой за запястье правой руки – вероятно кипящий кофе попал ей на руку. На глаза Качаловой навернулись слезы.

– Что такое? – взвизнула тетя Люба, растерянно вертя головой.

И только Георгий Петрович среагировал четко, по-военному, сухо отдав приказ в портативную рацию, лежащую рядом с его блюдцем:

– Николай, быстро с Ниной и аптечкой в кухню! Ожог у Тэ.Бэ., скорее всего, первая степень. – затем он повернулся к Качаловой: – Татьяна Борисовна, поднимайтесь, пойдемте к раковине, надо руку под холодную воду подставить.