Теневая Линия. Ловцы звёзд. Звёздный Рубеж

— Не будем ссориться, Томми. Мы должны быть друзьями. Ох! Кстати, о друзьях. Патрика на прошлой неделе убили, вышел после темноты. Очень печально. Никто даже и представить себе не может, что его заставило.

— Патрика?

— Рыжий парень, с которым вы дружили до того, как ты… как ты поступил в Академию. Кажется, Медих была его фамилия. Он жил с матерью.

Не помнил он Патрика. Рыжего, Медиха или как-нибудь по-другому.

Он был чужой здесь. Даже воспоминания пропали. Он изменился. Мальчишка, который жил здесь с этой женщиной, умер. А он — самозванец, притворяющийся ее сыном.

И она браво играла в эту игру, притворяясь его матерью. Он точно знал, что она предпочла бы заняться сейчас чем-нибудь другим. Она ведь ждала какого-то Гарольда?

Может быть, поэтому они старались удержать людей от отъезда. Уехавшие становились другими.

— Мама… — Его горло сжалось при этом слове.

— Что?.

— Я… я думаю, мне лучше уйти. Не знаю, чего я здесь искал. Но это не здесь. Это не ты. Может быть, этого вообще нет на свете. — Слова выходили из него, спотыкаясь и наступая друг другу на пятки. — От моего присутствия ты не слишком счастлива. Так что я лучше пойду.

Он попытался прочесть выражение ее лица. На нем разочарование боролось с облегчением — так ему показалось.

— Когда я там, я землянин, мать. Но уже не землянин, когда возвращаюсь. Я чувствую это, когда я здесь. Наверное, мне стоит перестать помнить это место как свой дом.

— Здесь и есть твой дом.

— Нет. Больше нет. Это просто мир, где я родился. А это — место, где я жил.

— А я — просто кто-то, кого ты знал в те времена?

— Нет. Ты — мать. И всегда ею будешь.

Молчание длилось больше минуты.

Наконец Перчевский сказал:

— А ты даже подумать не хочешь переехать ко мне?

— Я бы не могла. Просто не могла бы. Я могу жить, лишь где живу, и быть лишь тем, что я есть. Как бы это ни было бесполезно.

— Мама… ты не обязана здесь стареть. У нас есть процессы омоложения…

И в ее вопросе наконец проявился подлинный интерес.

— Вы восстановили тайну лабораторий бессмертия?

— Нет. Они исчезли навеки. Все эти процессы только обновляют тело, дегенерации нервов они остановить не могут. Известны они уже столетие.

— А как вышло, что о них никто не знает?

— Здесь? На этой перенаселенной Земле, где каждый только и думает, как настрогать побольше детей? Хотя кое-кто, наверное, знает. Может быть, кто-то и пользуется. Это не очень большой секрет. Но ведь здесь никто даже и слушать не хочет о том, что делается вне планеты. Каждый — участник огромного заговора слепоты.

— Это нечестно…

— Это мой мир. По праву рождения я могу, если захочу, показать пальцем и назвать имена. Так ты поедешь со мной?

Он подумал о Грете. И эта мысль его взбесила.

— Нет.

— Значит, я улетаю утром. И нет смысла нам резать друг друга ножами любви.

— Как поэтично! — Она вздохнула. — Милый мой Томми! Пиши мне. Я знаю, что почти никогда не отвечаю, но эти письма… от них легче. Я люблю слушать обо всех этих местах.

Перчевский улыбнулся:

— Это в генах. Спасибо. Конечно, буду писать. Ты же для меня женщина номер один во всей вселенной.

Глава тринадцатая: 3048 н. э Операция «Дракон», борт «Даниона»

— Алджо! Алджо! Хене ильяс! — бормотал про себя бен-Раби над узлом с отсоединенными трубопроводами. — Ильяс им гиало бар!

— Что за ерунда? — удивился Маус.

— Стих-бессмыслица. Почти Уэлкин. Из «Тени голубого Доминиона». Там дальше: «Нуне! Нуне! Скаттарак…»

— Никогда о ней не слышал. Как ты думаешь, нам резать эту трубу?

— Лучше поставим новый штуцер. Это стих политического протеста. Не из лучших стихов автора. Сатира на Конфедерацию. Так, по его мнению, звучит политическая речь.

— А чего ты это вспомнил?

— Так, захотелось. Так я сам себя сегодня утром ощущаю. Как стих без смысла и рифмы, в котором каждый пытается угадать смысл. И я в том числе. Вот, сделал. Что у нас дальше?

Рядом с Маусом Эми копалась у себя в планшете. И подняла на Мойше вопросительный взгляд.

— Трещина в штуцере линии подачи топлива за километр отсюда.

— Уф!

Бен-Раби бросил свою сумку с инструментами в электрокар и сел туда же, свесив ноги. Маус устроился рядом, и Эми взяла с места рывком, от которого по всему электрокару звякнули запчасти. Она всю неделю была зла и необщительна.

Мойше был точно так же насторожен и растерян. Он считал причиной ее расстройства, что он не попытался ее соблазнить.

Маус три дня молчал. Сейчас он прошептал:

— Что между вами произошло?

— Ничего.

— Брось, Мойше. Я тебя слишком хорошо знаю.

— На самом деле ничего. В этом-то и беда. — Он пожал плечами и попытался сменить тему: — Никак не могу поверить, что мы на корабле. Такое чувство, что мы вернулись в туннели Луны-Командной.

— А что ты хотел сказать этим стихом?

— Что сказал. Люди пытаются меня понять. Чтобы использовать.

Корабль и в самом деле был очень похож на Луну-Командную со всеми этими длинными переходами, соединяющими узлы, которые должны были быть огромными, чтобы функционировать.

— Я не понял.

— А кто понимает? Хотя погоди. Вот, например, Череп пытался уговорить меня перейти на их сторону…