Тени Бога

— Часть вещества во время этого процесса куда-то исчезает. Понимаешь? Углерод состоит из четырех атомов damnatum, четырех phlegm, трех lux и одного gas. В новом веществе этот состав должен удвоиться, так? Ведь он их расщепляет и смешивает вместе. Но этого не происходит. Два атома damnatum куда-то исчезают, и он их потом нигде не упоминает. Какая-то бессмыслица получается. Если остаются два атома lux, то можно объяснить «печь», которую он неоднократно упоминает. Но я склонен считать это побочным действием. А вот здесь он пишет о выделении большого количества атомов lux — невероятно большого, хотя не должно быть ни одного атома. Они берутся из ниоткуда.

— Бенджамин… — Глаза Василисы затуманились.

— Что?

— А что, если атомы damnatum превращаются в атомы lux?

— Это невозможно. Атом — неделимая и неизменная частица.

— Так думал Ньютон. А что если он ошибался?

— Нет доказательств его ошибки, вот только эта безумная формула.

— Бенджамин, даже если ты относишься к этому скептически, давай предположим, что атомы делимы.

— Может быть, все это придумано для отвлечения нашего внимания, чтобы не дать нам возможности создать действенное средство защиты от машин тьмы?

— Не думаю, это не похоже на Сведенборга.

— Если предположить, что либо Ньютон, либо Сведенборг ошибается, я остаюсь верным своему учителю.

— Но, Бенджамин, Ньютон был таким же безумным, как и Сведенборг. Как ты можешь быть верен человеку, которого нет в живых?

Франклина это задело: примерно те же самые слова он сказал д'Артакиту, а теперь их говорят ему.

— Я подумаю над этим. Сейчас главное — если машины тьмы существуют — сделать так, чтобы они не могли поглощать графит. — Он бессмысленно водил карандашом по бумаге, вырисовывая каракули. — Создать свои собственные поглотители…

— Которые будут убивать так же, как и машины тьмы.

— Разумеется, но с их помощью мы сможем создать заградительную полосу, как это делается при пожаре, иными словами, территорию, где у них не будет питательной среды.

— А почему бы не создать силу отталкивания для нового вещества, niveum?

Франклин удивленно посмотрел на Василису:

— Ну, конечно же! Вот и ответ. Господи, Василиса, какая же все-таки светлая у тебя голова!

— Спасибо, Бенджамин. — По тону чувствовалось, что похвала ей приятна. — Ты сделал мне настоящий комплимент.

Они склонились, голова к голове, над бумагой. Он слышал ее дыхание.

— Нас только двое осталось, — сказала она. — Выжили только двое из учеников Ньютона. — В глазах Василисы блеснули слезы.

Менее всего он ожидал услышать от нее такое. И сразу двенадцати лет как не бывало, он снова был мальчишкой, и когда Вольтер предложил тост…

— Нет, — хрипло произнес Франклин, — еще есть Вольтер.

Василиса фыркнула и отвернулась:

— По-настоящему он никогда не был ньютонианцем, он сам это говорил. Он никогда до конца не понимал теории Ньютона, да и наши собственные рассуждения. Маклорен, Гиз, Стирлинг… и я, хочется думать. И, конечно же, ты, самый талантливый из нас.

— Остальные просто не успели раскрыть свои таланты. Я…

Франклин тонул в море воспоминаний, долгое время он запрещал себе приближаться даже к кромке этого моря. И вновь его охватил ужас:

— Господи, Василиса, что мы наделали? Во что мы превратили мир? Что я натворил?!

Франклин впервые за долгие годы расплакался как ребенок. Василиса прижала его голову к груди, и на мгновение он забыл все — ее предательство, ее недавнюю попытку похитить его, он вернулся в прошлое, когда мир был прекрасен и полон возможностей. И она знала и понимала, что он сделал, и какой груз вины лежит на его плечах и отчасти на ее.

И она не испытывала к нему ненависти.

Франклин прижал Василису к груди с такой силой, что она испугалась, как бы он ее не задушил. Он долго не разжимал объятий.

Наконец прошлое отступило, вернулось настоящее, и Франклин отпустил Василису.

— Послушай, — пробормотал он, — прошлого не исправить, но мы должны сейчас сделать все возможное, чтобы спасти мир.

— И мы снова будем друзьями, Бенджамин? — Она погладила его по щеке. — Ты простишь меня?

— Прощу, — ответил он неуверенно. — Я постараюсь.

* * *

До конца дня они занимались вычислениями и формулами, искали способ отталкивания для niveum. Сведенборг оставил в своих записях краткое описание свойств нового вещества, было с чего начать работу, но, тем не менее, задача оставалась очень сложной.

Василиса уснула, опустив голову на лежавшие перед ней листы бумаги, Франклин потер глаза и посмотрел в окно: солнце село. Он встал, потянулся и отправился на поиски слуги, который проводил бы Василису до ее комнаты.

Франклин вышел на свежий воздух и, обходя лужи, направился к форту Конде, подставив лицо солоноватому ветру, дувшему с моря. Зарево заката алыми отсветами ложилось на разорванные клочья грозовых туч. Он вышел из города, и здесь к солоноватому запаху моря прибавился дурманящий аромат луговых цветов и земли, омытой дождем. Слышались пение козодоя, стрекот цикад, и Франклину вдруг почудилось, будто он гуляет у кромки болот Роксбери в своем родном Бостоне.

Как просто. И как радует душу.