Тени большого города

-- Ты тут поматерись! -- эхом откликнулся идеолог, а Авалс, выждав минуту, сказал:

-- Не пойму, вы ругаете Достоевского или хвалите? Вам лично он нравится?

-- Достоевский не может нравиться или не нравиться. Вот тебе, то есть,

твоему хозяину, нравится ходить к зубному врачу? Но ведь ходит.

-- Не -- не ходит. И Достоевского он не читает. Он больше дюдики и

боевики уважает.

-- Ну и дурак. Останется без зубов и без совести. Достоевский -- что-то вроде горького лекарства, прививка против бездушия. Любить его не обязательно. Вот и я, хоть и морщуся, но чту. Кстати, учти, я тут говорю, наш, мол, человек, скрытое видит, теневую сторону проницает, так ты, смотри, не расслабляйся. Нам, бесхозным теням, от Фёдора Михайловича лучше держаться подальше. Как в тех краях окажешься, не поленись сторонкой обойти. Я его не видал, но полагаю, что сделан талантливо, совсем бездарные монументы в этом городе редко встречаются, разве что мерзавец Шемякин испоганил крепость медным сиднем. Так что если памятник хорош, то и взор у него всякую тень проницает, что лазером. Будешь потом ходить пробитый навылет, наподобие куриного бога. Не смертельно, но очень неудобно... -- на этих словах культурная беседа была прервана, потому что Авалс разрыдался.

Обычно тени плачут невидимыми слезами, но Авалс разрыдался в голос, так, что прохожие на Литейном услышали. Хорошо, что нечасто они читают Достоевского, и никто не пошёл полюбопытствовать, кто рыдает в грязной подворотне.

-- Ну чего ты?.. -- бросился уговаривать плюгавый. -- Мячик в реку уронил? Перестань, стыдно же... взрослая тень и вдруг -- сопли и вопли.

Казалось, сейчас он вытащит необъятный носовой платок в синюю и белую клетку и примется утирать сопли и утишать вопли. Обошлось, впрочем, без платка. У теней нет селезёнки, поэтому они не способны долго горевать. Авалс умолк, лишь шмыгал носом и наконец произнёс сквозь всхлипы:

-- Мне уже давно пора быть в тех краях... Я там живу, совсем близко. Хозяин дома, может быть, ещё ничего не заметил, а я тут, сам себя, как бродячего пса, на помойку вышвырнул.

-- Не реви, ещё ничего не потеряно. Сегодня воскресенье, на работу не надо, хозяин твой убегался за ночь и, небось, спит без задних ног и отсутствия твоего не заметил.

-- Не станет же он сутки напролёт спать!

-- А ты собираешься здесь до ночи сидеть? Нет уж, парень, хочешь

домой -- добирайся днём. Дело это рискованное, но риск, в свою очередь, дело благородное.

-- Как?.. -- с проснувшейся надеждой выдохнул Авалс краткий палиндром вопроса.

-- Сейчас он тебе насоветует, -- плотоядно усмехнувшись, предупредил мясник. -- Мол, ты подвинься на край помойки и в тень бросайся проезжей фуры... Так вот, я тебе сразу скажу: не допрыгнешь. А и допрыгнул бы -- всё равно потом отстанешь. И вообще, с чего ты взял, что фура поедет к твоему дому? Она по своему маршруту поедет.

-- Во-первых, -- недовольно возразил плюгавый, -- не лишай человека несравненного права самому выбирать способ самоубийства, а во-вторых, никакой фуры я ему не предлагаю, её тут и вовсе нет. Я просто напоминаю, что живём мы с вами в северной Пальмире, где, в отличие от южной тёзки, в году всего тридцать один ясный день. А вот туманных, когда тени могут сутки напролёт променировать, целых пятьдесят семь.

-- Но ведь сегодня солнечно...

-- Сегодня день полуясный. Таких в году в среднем около ста пяти. А это значит, есть надежда, -- бомж интеллигентно почесал давно утерянный в житейских передрягах нос и добавил: -- Что-то у меня абрис ломит. Не быть ли дожжу? -- весь дрожу.

-- Утопнет! -- хохотнул здоровяк. -- Люблю грозу в начале мая! -очевидно эту строчку знал даже он.

-- Жить захочет -- выплывет. А сейчас не май, а третья декада июня. Скоротечные грозы отошли, хотя и затяжных дождей покуда нет. Как повезёт...

Сверху бабахнуло, с лязгом, громом, словно ударило железом по самой голове. Шумно плеснуло, с днища бака закапала мутная жидкость, благоухающая селёдочным рассолом и подсолнечным маслом.

-- Гроза! -- восторженно выдохнул Авалс.

-- Аннушка помои вылила, -- поправил плюгавый. -- Грозу ещё ждать надо, пока тучи натянет.

Вновь раскатисто громыхнула крышка мусорного контейнера, зашлёпали удаляющиеся шаги.

-- Редкостная женщина, -- сказал плюгавый, глядя из-под бака на мелькающие икры, которым иная ляжка позавидовала бы, -- кухарка старой закалки, таких, увы, средь нас уж больше нет. А когда-то, помню...

-- Размечтался! -- процедил бывший идеолог, а ныне трудящийся мяспрома. -- Интелихент, мозговая косточка нации. Ты не мозг, а...

-- Эта точка зрения мне известна, -- быстро сказал щуплый. -- Не будем о драконах, поговорим лучше о женщинах. Аннушка -- действительно замечательное существо. Иной раз я думаю, что она и родилась на кухне. Русская кухня, вообще, явление уникальное и может существовать только в нашем климате. Это единственное, что никогда не бывало в изгнании...

-- Ты же о бабах хотел говорить, а сам о кухне.

-- Оставь, Андрюшка, это одно и то же. Мы говорим: женщина -подразумеваем: кухня.