Тени черного волка

Итак, я исчерпал весь свой запас неотразимых суждений, это было самой большой несправедливостью, ибо полемика развивалась, и чаша весов победы стала склоняться уже не в мою сторону. Один темнокожий гражданин с силой толкателя ядра швырнул камень мне в голову, я едва успел присесть, чем сохранил себе жизнь и способность иногда давать консультации парням из аналитического отдела. Другой беспорядочно размахивал доской и, хотя я изворачивался, как тот самый уж под теми самыми вилами, один раз со всей дури попал мне в предплечье. Отправленные во временную медитацию оппоненты постепенно возвращались к своему обычному состоянию, ибо усовершенствовать душу удаётся не всем и не всегда; и поднимались на ноги, явно собираясь прежними грубыми методами продолжить вечный философский спор, не имеющий ясного и однозначного ответа.

Моя позиция находящегося в очевидном меньшинстве дискутанта пошатнулась. Цепкие чёрные руки вцепились в ворот новой рубашки, и даже когда я своей несокрушимой логикой отбросил их обладателя назад, не выпустили тонкой ткани, а поскольку это было всего-навсего хлопчатобумажное полотно, а не кевлар, то оно с треском лопнуло, обнажив в меру могучую и, к счастью, не очень волосатую грудь.

И тут произошло чудо, подтверждающее истину: глубина и логика аргументации гораздо сильней грубой силы, а чистая правда способна достучаться даже в самые заскорузлые и немилосердные сердца. Первым пал на колени тот, кто разорвал дорогую рубашку – очевидно, этот акт беспардонного вандализма поразил интеллигентную душу настолько, что он мгновенно перевоспитался, пришел в крайнее возбуждение и с явным испугом закричал что-то на своем, неожиданно слегка знакомом мне языке. Его единомышленники на миг замерли, рассматривая изрядно потрепанного противника, и вдруг тоже, с воплями страха и сожаления, бросили палки и камни, приняли коленопреклонённые позы и уткнулись лицами в брусчатку мостовой, невзирая на то, что ее санитарное состояние явно не располагало к столь искреннему, идущему от самой души раскаянию.

Похоже, они изменили первоначальные непродуманные намерения и теперь молились на меня, своего недавнего врага, а разорвавший рубашку привстал и, указывая на, повторюсь, к счастью, мою не очень волосатую грудь черным пальцем, горячечно говорил что-то невнятной скороговоркой, в которой я смог различить только повторяющееся знакомое слово «Макумба»… Его лицо, которое я только теперь разглядел в свете качающегося фонаря, было шрамировано знакомыми символами: по три рубца, идущие под углом вниз справа и слева от плоского, с большими ноздрями носа…

И тут до меня дошло, что неожиданная реакция недавних противников вызвана не моей железной логикой и даже не навыками рукопашного боя: дело в Его Величестве Случае, который вдруг вывалился из сотен закономерностей окружающего мира в нужное время и в нужном месте! Как будто я, выстрелив в воздух, попал в монету, брошенную «на счастье» пассажиром пролетающего в высоте воздушного шара, что убедило малокомпетентных зрителей в моем умении сверхметко стрелять!

Дело в том, что эти шрамы наносились обитателям борсханского племени нгвама, которые поклонялись своему верховному божеству Макумбе. А я, когда-то выполняя задание в Борсхане, попал в плен к этому племени, заработал там определенный авторитет и был в добровольно-принудительном порядке удостоен чести нанесения на грудь татуировки с изображением их Великого Духа! А теперь, темной ночью в Венеции, среди напавших на меня грабителей оказались набожные дети этого замечательного и цивилизованного племени! И я искренне возрадовался довольно банальной формуле «Как тесен мир!»

Бывший белый угнетатель, а теперь объект поклонения всех нгвама, исповедующих культ Макумбы, глубоко вздохнул, его голос набрал силу, загремев над пустынной улицей.

– Я Большой Бобон! – заговорил я на ломаном языке нгвама. – Я убил жреца Анана! Я друг вождя Твала!

– Его съел крокодил! – быстро вставил поклонник Макумбы. – Я тогда был совсем маленький, но потом много слышал про Большой Бобон!

Знакомые имена и человек, реально воплотившийся из известной с детства легенды, окончательно размягчили его сердце. Так и стоя на коленях, он стал, кивая на меня, показывать своим приятелям широко расставленные ладони, как рыбаки хвастают размерами выловленной рыбы. Сколько раз этот жест я видел, находясь в племени: все особи женского пола повторяли его при моем появлении. И рыбаки, и женщины всегда преувеличивают, поклонник Макумбы преувеличивал еще больше, поскольку пользовался слухами и легендами, которые всегда выходят за пределы реальности. Но его соплеменники сомнений не выказывали, а наоборот – смотрели на меня с большим уважением.

– Как тебя зовут? – спросил я, испытывая гордость, хоть и не очень заслуженную.

– Бокари! – с готовностью отозвался шрамированный.

– Встань. А этих?

– Ты хочешь их убить? – деловито спросил Бокари. – Я принесу нож…