Тени дня

Теперь мы не кладём под её пушистые ветви кости добытых нами зверей, и не укладываем вокруг мягкие шкуры и черепа. Весёлые стеклянные игрушки, яркая мишура, конфеты, завёрнутые в фольгу, и новогодние шары украшают лесную гостью. Но так ли отличаются наши дары от даров тех тёмных веков, когда землепашец просил Перуна, Хорса и Мокошь, даровать ему богатый урожай, и радости в дом?…

…Во праздник Нового Года, будто все наши предки встают за спинами Деда мороза, вопрошая, хорошо ли мы следим за землёй, врученной нам предками? Смелы ли наши воины, и крепка ли сталь их клинков? Здоровы ли наши дети, и почитают ли они старших, как и должно отрокам?

Крепка ли власть на земле Российской, не точит ли её ржа казнокрадства и лжи?

Едины ли мы в языке своём, или блуждаем неприкаянно по свету в поиске лучшей доли? С кем ты в годину испытаний? Со своим народом, или с его врагами, продав за горсть золота землю предков?

Вглядись в исчерченное изморозью окно. Услышь скрип саней Деда Мороза, что приходит в полночный час. Ответь ему. Ответь или сдохни в зимнем лесу, и кости твои пусть растащат звери, а кровь твоя, превратится в лёд и взойдёт по весне травой.

Из статьи Владимира Гиляровского Новое Русское Слово. 1 января 1924 года

Утро пришло с негромкой, но отчётливой ругани Любавы, собиравшей по спальне детали своего туалета, причем пытаясь это делать в едва пробивающемся свете позднего зимнего рассвета.

Николай, который проснулся сразу же когда Любава начала вставать, некоторое время наблюдал как цесаревна отыскивает свои одежды, и заколки, а после встал, и зажёг небольшой ночной светильник, освещавший именно пол.

— Ой! — Любава инстинктивно чуть присела, прижимая к себе ворох тряпок, и пытаясь им заслониться от взгляда.

— Тебе помочь?

— Одеться? — Несмотря на полутьму, Любава заметно покраснела, и опустила глаза.

— И всё чего пожелаешь. — Николай, не обращая внимания на собственную наготу, встал, раскрыл ширму, и поставил за неё стул и небольшой столик, а затем быстро, словно хлебоуборочный комбайн собрал все детали женского туалета, сложив его на стол и отвернулся.

Слушая как Любава шуршит тканью, и едва слышно чертыхается, одевая костюм с миллионом мелких пуговиц, подошёл к окну, и вгляделся в сереющее небо, под которым чернел зимний лес, и едва слышно звучал голос дворника, разгребающего снег во дворе перед домом.

Ткань прошуршала по комнате, и что-то местами колкое, а местами очень мягкое и нежное прижалось к его спине.

— Ты не брани меня милый. — Послышался торопливый шепот Любавы. — Я сама себя понять не могу. Я сама к тебе приду, ты не ходи за мной. — А после звук шагов дамских каблучков, хлопок дверью, и через несколько минут, ровный рык автомотора, увозящего Любаву.

Николай вздохнул, и бросив взгляд на часы, понял, что уже не уснёт, накинул штаны, рубаху и вбив ноги в сапоги, достал дорожный бювар, и вдев нитку в иголку стал перешивать погоны на кителе, поскольку считалось хорошим тоном сразу менять знаки различия после производства даже если оно случилось на поле боя.

Для шинели новых погон не было, но Николай просто пробил шильцем дырочку, и вставил верхние звёздочки.

Курьерский аэролёт, нанятый на всё время новогодних праздников, принял всю шумную компанию на борт, и совершив короткий манёвр, взял курс на Москву.

Сверху словно на макете был виден Ладожский кремль, ярко освещённый утренним солнцем, Зимний Дворец, Царский Сад, и другие здания города, а также широкая колея магистрального пути, по которому, практически со скоростью аэролёта шёл царский поезд Сапсан.

Черные с золотом двухэтажные пассажирские вагоны, были бронированы, а сразу за тепловозом и последним пассажирским вагоном шли вагоны, вооружённые пушками и пулемётами. В империи было неспокойно и командовавший охраной князь Белоусов предпочитал перебдеть.