Тени истории

Мне могут возразить: а почему мы говорим только о 1917-м и 1991-м? Разве при Сталине власть, пачками отправлявшая в расход «врагов народа», сама таким врагом не была? Тут уж пусть ответят те, кто ее застал. «Для нас для всех Сталин был буквально богом. Конечно, репрессии – это ужасно, счастье, что мой отец остался жив. Но было и много хорошего: выиграли войну, дисциплина была», – говорит в фильме Юрия Дудя «Колыма» Наталья Королева, дочь едва не сгинувшего в лагерях корифея советской космонавтики. Нужно видеть в этот момент глаза Дудя…

Советский режим сгубил миллионы людей, но все же соответствовал субъективным стремлениям десятков миллионов. Дело даже не в умело насаждаемой психологии осажденной крепости, которая позволяла контролировать общество куда эффективнее, чем репрессивный аппарат НКВД. Дело в надеждах на перемены, на улучшение жизни, на то, что жертвы не напрасны, что они оправданы счастьем и изобилием, которое наступит для детей тех, кто жертвует собой и окружающими. Это сродни чаяниям эмигрантов из третьего мира, готовых на любую работу, лишь бы дети выучились и «вышли в люди». А тут картина будущего счастья была нарисована для целой страны.

И в царской России, пока правительство было «единственным европейцем» и успешным модернизатором, за прогрессивные перемены ему прощали многое. И Петра I в народе называли антихристом, но прозвище забылось, а Петербург – вот он, стоит с Медным всадником в центре. Но к хорошему быстро привыкаешь, именно оно создает в стране ту сформулированную философом Константином Леонтьевым «цветущую сложность», которой власть в ее закосневшем состоянии перестает соответствовать. Брежнев – сущий вегетарианец по сравнению со Сталиным, и жили при нем не в пример сытнее, но Наталья Королева вряд ли удостоит его сравнения с богом.

В начале и в конце ХХ века российское общество приходило к пониманию, что не боги горшки обжигают, и требовало долевого участия в управлении страной. Правительство в те периоды уже не выглядело «единственным европейцем», да и с картиной будущего возникли проблемы. Какое-то время ее можно было подменять идеей расширения империи (или социалистического лагеря); споры о внешней политике способны длительное время заменять запретные дискуссии о политике внутренней. Но со временем этот суррогат политической жизни перестает работать из-за бездарных провалов на международной арене. Если огромная страна не может выиграть «маленькую победоносную войну» на полях Маньчжурии или в горах Афганистана, что-то не так в самой стране, не правда ли?

Славное прошлое не помогает

Помимо войны какую-либо альтернативу картине светлого будущего власть предложить не может. Остается вдохновляться воспоминаниями о былых успехах. В 1909–1913 годах чередой пошли юбилеи: 200-летие Полтавской битвы, 100-летие Отечественной войны, 50-летие начала «великих реформ», 300-летие дома Романовых. Никогда еще Россия не праздновала так широко и помпезно. «Обрадовались законному случаю пославословить и поликовать и предались сему занятию с излишеством, как воробушки перед темной тучей», – вспоминал Владимир Короленко. Даже парадную форму армии стилизовали под мундиры и кивера 1812 года.

Однако «духи предков» не могли помочь в противостоянии с технологически более развитым противником. Особенно в ситуации, когда надежды на счастье и изобилие тают, а очереди в магазинах растут (так было и в 1916–1917 гг., и в 1989–1991 гг.). Вторая отечественная проходила в совершенно иной психологической атмосфере, нежели первая, – сам смысл противостояния ускользал от народа. От первоначальной эйфории – заступились за Сербию в 1914-м или спасли Кубу в 1961-м – не осталось и следа. На фоне реальных проблем обывателя, стоящего в очередях, или рабочего у станка и Сербия, и Куба казались отвлеченной абстракцией. А самое главное, нарастало ощущение, что с такой властью эти проблемы в любом случае не преодолеть.

И власть, надо отдать ей должное, делала все, чтобы подтвердить мнение о своей недееспособности. Просто в одном случае это проявлялось как министерская чехарда, в другом – как «гонки на лафетах». Парламентские эксперименты в царской России и СССР на излете их существования оказались очень похожими: народным избранникам предоставили трибуну для обличений, «забыв» поделиться с ними реальной властью (а заодно и ответственностью за положение в стране). Были и точные совпадения: жену Горбачева в конце его правления ненавидели в той же степени, что жену Николая II в 1916-м, и даже формулировка была одинаковой: «вертит мужем», не давая прислушаться к разумным советникам. Все это в итоге сливалось в один всеобщий призыв к власти – «Уйдите!», который наверху воспринимали как блажь кучки интеллектуалов, не разделяемую «глубинным народом».