Тени колоколов

Вокруг него стоял шум и гам. Пьющие спорили. После чарки мужики любят поговорить, показать свой характер. Кто только не запрягает работягу в оглобли, кто только не издевается над ним! А здесь, в кабаке, он сам себе хозяин. Узда забыта, оглобли ломаются, телега начинает вниз катиться. И всё быстрее и быстрее… Сначала себя похвалят, потом за грудки схватятся. Это только непьющий помалкивает. Пьяный выскажется, что на уме держит. Вот и сейчас один большими кулаками — хрясть соседа по губам. Тот, конечно, не стерпел, ответил тем же. И пошло-поехало… Через пару минут уже дрались все.

Алмаз не спеша выпил квас, стал вытирать лицо платком. Драка для него — пустое дело. Люди взбесились. Пусть. Так лучше изнутри дурь выйдет. На пользу! Да и смотреть весело. Любил дьяк драки. Он даже думал: «Эка, если всех мужиков напоить — какие игры бы вышли!..».

Вернулся половой, ловко обходя столы, снова наклонился перед дьяком и тихонечко приоткрыл потайную дверь в стене. Открыл наполовину, не более. Такие двери в Китай-городе, считай, в каждом питейном доме. Кто зашел, откуда вышел — никто не видит. Тут спрячут, если надо, только большие деньги были бы. Да и не только живых спрячут. Что бывает в Китай-городе, об этом знает одна Москва-река. Много человеческих костей на ее дне. О чем только не ведает грешная: о боярах и воеводах, стрельцах и постельничих. Даже о том, о чем шепчут при свечах одному Богу…

Знает много и Алмаз Иванов. Не зря по всему городу говорят о нем: «У старшего Морозова есть верный пес на двух ногах». Вот и сейчас он перед дверью сел на коротенькую лавку, начал подслушивать. Полового отослал в переднюю избу, пусть там угощает-потчует.

За стеной пили молча — лишь оловянные стаканы стучали. Но вот стали слышны и отдельные голоса. Бражка языки наконец развязала. Все слова Алмаз не мог разобрать, но кое-что дошло до него:

— Патриарха, видать, ядом напоили…

— Царь совсем не считался с ним…

— Борис Морозов как скажет Романову, так он и сделает…

«Удачно «клюет». Да и «рыбка», похоже, не мелкая. Всех не возьму — не проглотить», — радостно думал дьяк.

Алмаз дважды стукнул большим пальцем по столу. Перед ним, будто из-под земли, вновь встал половой.

— Кто они?

У парня затряслись губы, со страху он никак не мог вспомнить имена. Наконец что-то зашептал в ухо дьяку.

Тот, довольный, крякнул и, порывшись в карманах, вытащил целковый.

Дзиньк! — стукнул по краю лавки. Приказчик поднял монету, пощупал по привычке — настоящая ли — и боязливо спросил:

— Их сюда позвать?

— Подожди, не гони лошадей…

В полуоткрытую дверь снова сунул голову, напряг слух:

— Как-нибудь надо оттащить этого живоглота от царя… Ишь, власти сколько взял!..

— Раньше наши деды вертели всей Московией…

Дослушать фразу помешали пьяные мужики, всей оравой потянувшиеся на улицу. В кабаке им стало тесно. Иванов с облегчением вздохнул. Надоели они ему, подслушивать не давали. Теперь он слышал все разговоры в горнице. По голосам и некоторым именам догадался, кто эти четверо. Двое из них — князья Зюзины. Старший, Матвей Кудимыч, в Приказе недавно косо на него посмотрел. Да, сейчас не у них в руках вожжи. А были времена, когда их близкий родственник — Борис Годунов — на царский трон поднимался, семь лет их род обогащал…

Думал обо всём этом Алмаз и прислушивался. В эту горницу пускают только бояр и воевод. «Обнаглели! Не боятся, что их слова дойдут до чужих ушей, до царя!» — Алмаз вдруг почувствовал смертельную скуку. Ему надоело сидеть в кабаке, слушать пьяные бредни. Он оглянулся — его охранники сидели за тем же столом. Высокие, плечистые, медведя повалят. Крепкие парни, мордвины. В прошлом году Алмаз их из Нижнего Новгорода привез. И тут неожиданно дьяк вспомнил митрополита Никона. Слышал, и он мордвин, тоже в тех краях вырос, такой же богатырь. Ждут его в Москве с мощами Филиппа. Место Патриарха пока свободно…

Недавно сам Морозов вспоминал его хорошими словами, похоже, стремится не столько увидеть мощи святого, сколько самого митрополита.

«Сообщить ли о братьях Борису Ивановичу? — потекли мысли Алмаза по другому руслу. — Какая мне от этого польза? Да ладно, авось пригодится!».

И, приняв решение, дьяк злобно ухмыльнулся в усы, потом с размаху стукнул ногой в дверь, та открылась настежь. Вот они перед ним, Зюзины. Увидя Алмаза, онемели. Старший, Матвей Кудимыч, даже икать стал. Василий — кремлевский воевода — брата по спине принялся хлопать. Сейчас, считай, они в руках у Алмаза. Как он скажет, так и будет. У стрельцов Сыскного приказа топоры острые.

— С темной душой живете, с темной душой, — начал Алмаз. — Сами коренные зубы вырываете…

Василий бросился на него, но охранники злыми волками подпрыгнули, сбили его с ног.

Дьяк прошел к столу, заставленному подносами с едой, посмотрел на Зюзиных, грубо добавил:

— Греха не боитесь, гуляете!

Братья съежились, как листья, побитые морозом. А дьяк смотрел на них и наслаждался властью.

* * *