Тени леса

Всем понятно: не героев. «Идиотов». Как еще можно назвать тех, кто по своей воле идет на смерть за пару жалких су? Стража получает больше. Но кого из нас туда примут? Ужели меня, сбежавшую из дома и примкнувшую к культу по той лишь причине, что очень хотелось кушать? Или Зенки, ценившего знания и правду поболее собственной жизни? Или Сатори? Нет-нет, в их рядах мы не нужны. Мы вообще мало где нужны. Потому-то и выживаем как можем, принимаясь за самую грязную работу. Охотники за головами? Название одно. Конечно, благородно тварь какую убить да башку ее в мешке притащить. Только не всегда получается. Порою и конюшни вычистить нужно, и таверну после драки восстановить — тут уж кто на что способен.

Потому-то мне куда легче, чем остальным. На мои небылицы всегда ценитель найдется. Да и любителей посмотреть, как девочка в полупрозрачном платье на столах пляшет, ох как много. Если сейчас я встану и уйду, то ничего не потеряю. А они…

— В столице-то делать нечего! — слышу громкие речи Антахара. — Только грязь сапогами собирать. Я же оттуда родом. Наскучило, вот и сбежал…

…Я не сомневаюсь в Гарольде. Да и Дио наверняка найдет себе другую «красотку». Но Зенки и Сатори смогут выжить, лишь если будут держаться вместе и прибьются к какому-нибудь взрослому сопровождающему. Не верится даже, что Зенки старше меня.

— Я бы с вами пошел, но возвращаться не хочется.

А побрякушка Самриэля на ошейник походит. И буквы на ней выбиты какие-то, да только не могу разобрать. Видно, все-таки снять не может, потому закрыть пытается. Вдруг он от хозяев сбежал? И клинок с собой прихватил со странным узором на навершии? Дикость какая! И где это видано, чтобы галлерийцев заковывали? Неужто в столице дела так скверно идут? Не удивительно, что Антахар обратно не хочет. Я, например, тоже не горю желанием домой возвращаться.

— Нет, — отвечаю, отрывая взгляд от блестящего украшения. — Погреешься — и хватит с тебя. Единственное условие, при котором я бы взяла тебя с нами: если ты заплатишь. Заплатишь много.

Поначалу воцарившуюся тишину нарушает лишь потрескивание веток в костре, а затем — громкий смех Дио. Торре добродушно хлопает Самриэля по спине, отчего тот, резко выдохнув, сгибается.

Мы, может, и разные. Может, и рады бы оказаться друг от друга подальше. Да только, как ни странно признавать, мы успели привыкнуть. Люди, знаете, склонны привыкать к тому, что окружает их постоянно. Насколько бы дурным оно ни было. Так моя матушка, например, последние пару Половин, которые я жила в ее доме, будила меня, рывком стаскивая одеяло. И, стоило оказаться одной, как привычка сразу напомнила о себе. Я просыпалась рано и крепко держалась за то, чем была накрыта. Даже за пыльный дырявый плащ.

— Не будь такой злой. — Антахар находит лепешку, которую Зенки предлагал мне не так давно, и отламывает кусок. — Мы бы могли поладить.

— Не мечтай. — Указываю на него пальцем. — Всего одна ночь.

Да кто же знал в тот момент, что эта самая ночь окажется настолько долгой. И что всему виною станет этот остроухий надоеда с дорогим украшением на шее.

— Дио, я пристроюсь у тебя под боком. И, если он приблизится, — вжимаю ноготь в обезображенную ожогами щеку Антахара, — сломай ему лицо.

Это не просьба. Это приказ, и на него Торре отвечает кивком. Между мной и Самриэлем вырастает огромная серая и на редкость агрессивная преграда, с которой лучше не спорить. И не пытаться заговорить. Лучше всего — просто держаться подальше.

Да только засыпаю я куда раньше, чем догорает огонь. Раньше, чем все успевают разойтись.

Прижимаюсь щекой к груди Дио, закрываю глаза и ощущаю, как на плечи ложится что-то мягкое и теплое. Кто-то заботливо кутает меня и — возможно, кажется — целует в лоб.

А затем я вижу сны. Красочные, точно настоящие. И там — где-то в глубине этого бреда, рожденного моей головой — я, наверно, даже счастлива.

— Миру! — Я хлопаю по коленям, и мой жест тут же повторяют. — А, Миру!

Маленькая девочка не остроуха, а еще у нее очень смешные кудряшки — короткие, темные. Они напоминают шерсть какого-то зверя. Они топорщатся в разные стороны; даже если попытаться платком скрыть, все равно выбиваются.

Маленькая девочка хлопает глазищами. И даже не верится, что они — такие огромные — почти и не видят ничего. Но Миру не грустит. Улыбается, демонстрируянедавно выпавший зуб, — тот гордо висит на нитке у нее на запястье.