Тени леса

— Ты — саахит, твою же мать. Не Вещающий, но вдруг станешь когда-нибудь? Для тебя в любом городе, в любом тоу занятие найдется. Обратись к этой вон, белобрысой. Она наверняка захочет забрать тебя с собой. Можешь прихватить рыжую девочку. Ты ее, конечно, продать хотел, но, согласись: она красивая. Будешь ее там… воспитывать.

Правильно поставленная пауза делает почти любую фразу двусмысленной. Как жаль, что это понимает лишь Гарольд, который тут же неодобрительно качает головой. Дио слишком туп для таких тонкостей, Зенки — непорочен и вежлив.

— Воспитывать ее кто другой будет. — Лиат захлопывает книгу и едва не задевает мои пальцы. — А у меня своя дорога.

— К Вратам Ун?

Ловлю его теплый взгляд, вижу морщинки в уголках глаз. Понимаю, что он не шутит, и вновь так хочется врезать ему! Да только вряд ли это хоть что-то исправит. Гарольд убежден в том, что он стар, и не желает тратить остаток своих дней на тихую жизнь с супругой — ею могла бы стать рыжая девочка. Он предпочтет отправиться на поиски места, существование которого до сих пор под вопросом.

— Чтоб ты сдох, — смеюсь я и протягиваю ему ладонь, — я в деле.

— Тебе-то это зачем? — Гарольд недоверчиво изучает пальцы. Пытается понять, не намереваюсь ли я снова вытереть об него руку.

— Ты забыл, кто я? Мне не нужны твои таинства, не нужен Древний. Я бродячий музыкант, Лиат. Я собираю истории. А потом нагло вру. Люди не хотят правду слушать, им подавай что-то необычное.

Я многое замечаю и знаю. Я читаю книги, хоть и не люблю их. А потом я беру ложку одного и щепотку другого, добавляю немного третьего. И если у Зенки при нужном наборе вещей получается недурная похлебка, то у меня — истории, которыми заслушиваются люди. Когда-то я пробовала говорить правду. Но, согласитесь, мы погрязли в ней по самые уши. И ничто не помогает отвлечься от нее так, как грамотная, очень достоверно звучащая ложь.

— Ох, Ишет. — Гарольд сдается и пожимает мне руку.

— Как я уже говорила, терять мне нечего. Может, я и боюсь подохнуть, да только лучше уж так — проклиная тебя и все это путешествие. Я хочу мир увидеть.

— Я тоже, — звучит голос Дио, и тут же на наши ладони опускается его — здоровенная, серая, грубая.

— Вот это мой мужчина! — Прижимаю когтистый палец к его щеке и отдергиваю за мгновенье до того, как рядом клацают острые зубы. Он так играется. И когда к подобным развлечениям привыкаешь, они кажутся даже забавными.

Только Зенки молчит. Смотрит на Сатори, которая так удобно сидит по правую руку от Антахара и ловит иногда возникающую на его губах улыбку, точно брошенную в ноги драгоценность. Зенки понимает: ей лучше с ними, чем с нами. Да кто ж возьмет ее — такую бесполезную? Она не сможет стать супругой тоу’руна: для этого нужно родиться хоть кем-то. Не сможет стать и прислугой — родители не удосужились научить даже посуду подавать.

Зенки тянется к ней, хватает пальцами воздух. Считывает. Пытается зацепиться хоть за что-то, чтобы помочь рыжей девочке. Но я тут же бью его по ладони: нечего при мне глупостями заниматься. В ответ на непонимающий взгляд я морщу нос и закатываю глаза. Бесполезно ему объяснять, что полагаться на голову нужно, ага. Когда внутри тебя кипит и булькает варево из различных чувств, лучше не совать туда руку. Лучше не совать туда ничего. Помимо того, что от этого обычно не так уж приятно пахнет, чтобы захотелось попробовать, единственное, чего ты добьешься, — обожженной конечности. И напрочь испорченного настроения.

Поэтому я встаю и тяну за собой Зенки. А вот по заднице его хлопаю из-за внезапного порыва. Но с самым важным видом. Будто так и надобно. Окликаю:

— Эй, Синтариль.

— Да?

Не слишком уж она многословна, да и лицо невыразительное. Порой сложно сказать, рада она тебя видеть, нет, задумалась или, может, чихнуть хочет. Так и сейчас — смотрит, ресницами белыми хлопает. Подвижная статуя, а не человек, ага. Они, кстати, существуют, статуи-то. Но не об этом сейчас.

— Твое слово, вроде как, вес имеет.

Беру Зенки за плечи и встряхиваю. Может, хоть так будет поживее выглядеть. Получив в ответ очередной — о, хранители, как же мне надоело это видеть, — кивок, продолжаю:

— У меня к тебе предложение есть.

Синтариль складывает руки. Переплетает тонкие пальцы, склоняет голову. Или слушает внимательно, или моя короткая речь ее уже утомила, и она уснула. Да что не так с этой женщиной?

— Видишь мальчишку? — Кладу ладонь на голову Зенки и легким движением привожу в беспорядок его волосы. — За бесценок отдам. Это танум д’хатар.

Вы не знаете, что это? Я — тоже.

Забавно выходит: мои навыки пригодились, чтобы прикрыть задницу малыша Зенки. Я не могу объяснить иначе, на что он способен, как и то, почему кириан, рожденный под знаком Джавал, воскрешает трупы и дарит им покой (если, конечно, знак не нарушится). Зато я мастерски рассказываю небылицы.

— Повелитель мертвых? И что это нам даст?

— Он открывает и закрывает Лон. Он поднимает тех, кто уже откинулся, и мастерски загоняет их обратно. Очень полезный в хозяйстве мальчишка. Очень.