Тени Лордэна

— Неверие вижу я в очах твоих сын мой, но ты слушай, СЛУШАЙ старого Визри́гия, он то знает, он то видел…. — лохматый мужчина сделал паузу, выпученными глазами обвёл притихшую и обратившуюся в слух толпу, окружавшую его со всех сторон, и продолжил. — Ночью прошлой, ночью тёмной, бродил я по улицам и милостыню про́сил. В двери стучал я закрытыя и мо́лил о грошике медном аль хлебе чёрством, и тогда, ТОГДА повстречал я чудище! Был то оборотень про́клятый, зверь кровожадный, душегуб ненасытный! И хоть был, БЫЛ он в обличье лю́дском, а не животном, голые телеса его были за́литы кровью свежей, а глаза светились, СВЕТИЛИСЬ пламенем мерзким, пламенем адским. Ох братцы и се́стрицы любимыя мои, дорогия… забился, ЗАБИЛСЯ я в бочку пу́стую и дрожал, ДРОЖАЛ аки заяц промокший, заяц трусливый. Так шёл он ко мне, рыча и скаля́сь, плоти моей отведать желаючи, но Визригий то знает, Визригий то помнит, кто его спасает, кто его один всем сердцем любит…. И сло́жил я ладони в молитве и читал псалмы святому Мальта́ру и мученице Ала́фтрии. Так услышьте, УСЛЫШЬТЕ, что прошло чуди́ще мимо меня, чтобы теперь мог я стоять сре́ди вас и не́сти вам слово о чуде их и любви их!

— Не может того быть!.. откуда он здесь взялся?!. он и за нами придёт?.. пусть только попробует!.. мужики защитим наших жён и детей! — наперебой роптали возмущённые и напуганные люди, пока блаженный отшельник продолжал всё ярче и детальнее описывал приключившуюся с ним роковую встречу, воспевая полученное с небес чудесное спасение и божественное покровительство. Он более не просто махал руками, а, поддавшись религиозному экстазу, бесновато скакал посреди собравшейся толпы, окатывая их то слезами, то брызгами слюны. Одни люди слушали его с широкой ухмылкой на лице, почитая за глупого лжеца и безумца, другие, более впечатлительные и простодушные, искренне внимали каждому его слову и готовились передавать их из уст в уста. Поднявшийся над площадью шум эхом разносился по близлежащим улицам и привлекал всё новых зрителей, тут же вливавшихся в бурные обсуждения, довольно скоро перетекших в иное русло. Страх перед нависшей неведомой напастью обратился в недовольство защитниками, которые не смогли справиться с единственной возложенной на них обязанностью. К тому же у многих в душе хранились старые обиды на стражей и на их хозяев. Теперь они вспыхнули от маленькой искры, словно гора смолистых опилок, превратились в пламя зарождающегося мятежа, и люди более не боялись явить накопившееся недовольство, проникшись поддержкой братских голосов.

Ситуация начинала принимать весьма скверный оборот, и капитан Одвин, отдав приказ солдатам бросить работу, взять в руки щиты и быть готовыми к действию, с величественным, но грозным видом пошёл навстречу расшумевшейся толпе. Хромос знал, что в таких вопросах Одвин в первую очередь полагался на свой необычайный и неотразимый шарм и природную власть, переполнявшую его звучный голос, но при общении с простым людом он был очень уж нетерпелив и скор на расправу, а потому ни секундой дольше оставаться тут было нельзя.

Вырвавшись из толпы, капитан Нейдуэн быстро юркнул в ближайшую улицу и пошёл куда глаза глядят, в то время как возгласы за его спиной становились всё громче и злее. Клокочущая волна брани, проклятий и обвинений понеслась в сторону Одвина, грозясь захлестнуть его с головой и свалить с ног, но едва она коснулась его, в воздухе прогремел оглушительный рёв, и храбрые голоса в одно мгновение сменились воплями ужаса. Прямо на глазах бузотёров из серых камней брусчатки появился бушующий огненный столп и, вращаясь вокруг себя самого, устремился ввысь к облакам. Те, кто сумел сохранить долю самообладания, поспешили как можно скорее ретироваться, а оставшиеся на месте только и могли, что дрожать в приступе первобытного страха, припав к земле и сжавшись в комок. Как любил говаривать тот самый сенатор Тимриадий Дуизоро: «Чернь должна помнить своё предписанное самими Богами место и обращаться к благородным людям с должным почтением, смирением и трепетом в душе, а священная обязанность нас, благородной знати, — напоминать им об этом не только словом, но и мечом». Вообще, он был добрейшим души человеком; типичный такой старичок божий одуванчик, потакавший любым капризам своих обожаемых и безобразно расточительных внуков. Даже увлечение у него было под стать его большому сердцу — он пёсиков разводил, породистых таких, борзы́х, но вот слуг он, бывало, сёк нещадно, да так что кожа со спины слезала рваными лоскутами. Но в том не было его вины; невоспитанные и ленивые ироды сами вынуждали его так с ними обращаться; видимо сказывалось отсутствие приличной родословной. Эх, были бы они такими же, как щеночки.