Тени над Гудзоном

«Я должен его увидеть! Обязательно! — решил Грейн. — Ему придется выйти отсюда, и я на него посмотрю… — Грейн уселся на скамейку. — Как сказали мудрецы, „что делать дочери, если не грешить?“. Я воспитал ее с верой, что ничего нет, что все идет по произволу. Ей было с кого брать пример… Так какое же право я имею злиться? Ко всему прочему я еще и дурак. Что я себе думал? Они нахалки, распутницы…» Грейн пытался утешиться, но ему становилось все хуже. Она уже давно, наверное, не девственница. Он воспитал шлюху. Сутенер, вот кто он такой. И при этом она еще изображала из себя скромницу, на которую можно только смотреть, но к которой нельзя прикасаться… Что думают подобные молодые люди о нем, об отце? Наверное, насмехаются. Она, видимо, лежала с этим мужчиной в его кровати… Теперь Грейн не мог оторвать взгляда от окна. Он надеялся разглядеть там тень, фигуру, но тщетно. «Ну что ж, я это заслужил!» — сказал он себе.

Какое-то время Грейн ни о чем не думал и даже начал задремывать. Потом встряхнулся, поднял глаза и увидел, что свет в окнах погас. Они, значит, снова взялись за свое…

В воображении Грейн видел свою дочь с мужчиной. А ведь совсем еще недавно она была ребенком. Он брал ее в на Кони-Айленд в Луна-парк, и она каталась там на карусели… Кто знает, может быть, она начала заниматься такими вещами еще в старших классах школы? У нее могло быть уже немало мужчин. Значит, таковы его наследники: Джек женился на шиксе, дочь стала шлюхой… А Лея, эта дура, собиралась еще пойти с дочерью к психиатру… Грейну впервые пришло в голову, что это происходит в тот самый день, когда Лею прооперировали. Мать лежит в больнице, а дочь — в ее постели с любовником. Такие, как она, способны испражняться на родительской могиле…

Грейн ощущал горечь во рту. Его знобило. «Ну что ж, я делал то же самое с дочерями других отцов… Как там сказал Адони-Безек? „Как делал я, так и воздал мне Господь“[298] А я к тому же еще и убийца…»

Он сидел на скамейке и продолжал смотреть на погасшие окна. Его мысль как-то сонно резвилась. Что было бы, если бы окно вдруг распахнулось и тот мужчина прыгнул вниз?.. Обвинили бы его, Грейна, в убийстве? Анита, наверное, дала бы свидетельские показания, что он сбросил его вниз. Суд бы поверил Аните, а не Грейну. А если бы его застрелили, когда он открыл дверь? Тот мужчина и Анита ушли бы, а он лежал бы мертвый в пустой квартире и гнил до возвращения Леи из больницы. Не было бы никаких доказательств. Тот мужчина наверняка сунул бы револьвер ему в руку, чтобы подумали, будто он покончил жизнь самоубийством. А что было бы, если бы он зарезал их обоих — и мужчину, и свою дочь, как Зимри бен Салу и Казби бат Цур?[299] Кто мог бы обеспечить ему алиби? Разве что Эстер сказала бы, что он проводил время с ней. Однако Яша Котик и Морис Плоткин, да и вся их банда, знали бы правду. Официант показал бы, что он ушел, оставив всех остальных в «Звезде». Таксист бы вспомнил, что привез его сюда. Ну а лифтер? Нет, Грейн не смог бы избегнуть наказания. Но поскольку до обнаружения трупов прошла бы неделя, если не больше, то, возможно, он успел бы бежать. Только куда? Нет, он бы пошел в полицию и сказал: «Я только что застрелил дочь и ее соблазнителя…» А в суде бы говорил: «Я воспитывал свою дочь не для того, чтобы она превратила мой дом в дом терпимости…»

Грейн поднялся и пошел на юг. Время от времени он оглядывался назад, как будто ожидал, что кто-то побежит или пойдет вслед за ним или окликнет его… Ноги у него подгибались. В сердце поселилась пустота. Грейн слабел с каждой минутой. Он начал искать взглядом такси, но здесь в такой поздний час такси не проезжали. Подошел автобус, но он ехал на север, в Гарлем. Грейн увидел скамейку и присел. Потом он лег, растянувшись на скамейке во весь рост. Голове было жестко, и Грейн подложил под нее носовой платок. Он лежал на скамейке, как бездомный, как пьяница, как один из тех, кого город буквально выплюнул. Грейн бодрствовал, но одновременно видел сон. Он сплетал какой-то шнур, на котором были узелки. «Сколько их должно быть? И зачем вообще они нужны? Нет, мне это снится. Я еще лежу на какой-то скамейке, рядом Сентрал-парк. Хорошенькое дело будет, если меня тут ограбят…» Что-то внутри Грейна рассмеялось. При этом он не переставал плести шнур и считать узелки, как будто это было наказание, наложенное на него высшими силами…

6

Кто-то будил Грейна, и он открыл глаза. Это был полисмен. Рассвело, и машины проносились по улице туда и обратно. Грейн на какое-то время забыл о произошедшем минувшей ночью. «Что я здесь делаю? Почему я лежу на скамейке рядом с парком? Я что, напился?» Однако он быстро все вспомнил. Полицейский как будто извинялся перед ним:

— Нельзя спать на скамейке, на улице…

— О, простите…