Тени над Гудзоном

Борис Маковер пообещал Сильвии выяснить, что можно сделать. Но где он может это выяснить? У кого? Когда люди пересекают границу Советского Союза, они как будто оказываются на том свете. У Бориса Маковера были и другие заботы. Фрида Тамар тяжело переносила беременность. Она как-то пожелтела, а живот у нее начал расти преждевременно. Доктор Марголин уверял, что все с ней нормально, как должно быть. Однако Борис Маковер беспокоился. Она ведь уже не молода, а это ее первое дитя. Ее надо пожалеть. Самому Борису Маковеру стало немного лучше за ту пару недель, которую он провел у моря. Кровяное давление снизилось. Он похудел на двенадцать фунтов. Однако он был далеко еще не здоров. Дела с морскими судами пошли в утешительном направлении. Анна творила настоящие чудеса. Но выйти из этого дела оказалось нелегко. Борису Маковеру пришлось продать дом, приносивший четыреста долларов чистого дохода. Компаньоны постоянно ругались, и Борису Маковеру приходилось их мирить, потому что, если в компании не будет единства, все рассыплется…

Прошло время, когда Борис Маковер бегал по кафетериям, встречался с торговцами, курил сигары, разговаривал и кричал на протяжении многих часов. Он сидел в своей гостиной в шелковом халате и шлепанцах, а Фрида Тамар присматривала за ним. Он бросил курить, пил слабый чай, не ел досыта. Весь день у него сосало под ложечкой. Иногда он так слабел, что ему казалось, будто душа покидает его тело. Он звонил Соломону Марголину, но тот только шутил:

— Если подохнешь с голоду, можешь вчинить мне иск…

Или говорил:

— Пусть тебе кажется, что сегодня пост Девятого ава…

Девятое ава уже прошло. Это лето вообще пробежало как-то странно быстро. Близился месяц элул.[335] Через раскрытые окна гостиной шумел Бродвей. Но Борис Маковер уже не рвался поспеть за сумасшедшим ритмом Нью-Йорка. Вместе с потерянными им фунтами веса он потерял и энергию. То, что Борис Маковер бросил курить, давало ему такое ощущение, будто каждый день суббота. К тому же он узнал, что его ребе в Вильмсбурге болен и дела его плохи. Борис Маковер встречался с ним сравнительно недавно. Ребе проводил религиозную церемонию бракосочетания Германа Маковера и Сильвии. Он выглядел слабым, но не больным. Он даже говорил с Борисом Маковером о том, что хотел бы поселиться в Эрец-Исраэль. «Я не хочу лежать в американской земле», — сказал тогда ребе. Он говорил, что только подождет, пока в Эрец-Исраэль окончатся беспорядки, и тогда поселится там. Правда, сионисты — это настоящие иноверцы, но разве Эрец-Исраэль в этом виноват? Это ведь святая страна.

Это было совсем недавно. А теперь Борису Маковеру рассказали, что у ребе рак желудка. Что оперировать его уже поздно…

«О горе, о горе! Жизнь действительно ничего не стоит! — говорил сам себе Борис Маковер. — Воистину от колыбели до могилы один шаг… Сам я тоже болен. Может быть, намного серьезнее болен, чем мне говорят. Кто знает? Может быть, я уже больше на том свете, чем на этом. А коли так, то зачем я продолжаю заниматься этим дурацким бизнесом? Ну а что получится из этого несчастного ребенка? Он, не дай Бог, может никогда не увидеть своего отца! О, как горько, как горько! — говорил себе Борис Маковер. — Хоть поизучаю немного Тору! Хоть послужу Всевышнему, прежде чем умру…» Борис Маковер зашел к себе в кабинет, чтобы взять том Гемары, но вместо этого позвонил ребе. Он услышал женский голос:

— Алло!

— Двойреле, это вы? Говорит Борис Маковер.

— Да, мистер Маковер, я вас узнала.

— Как у вас дела? Как дела у ребе?

— Так себе.

— Двойреле, мне сказали, что где-то есть больница. Она называется «Майо».[336] Говорят, там делают настоящие чудеса. Там работают лучшие врачи со всей Америки.

— Отец даже слышать не хочет о том, чтобы идти в больницу.

— То есть как это? Речь ведь идет об угрозе жизни?

— Он не хочет.

— Как он себя чувствует? Он лежит в постели?

— Нет, сидит.

— Изучает Тору?

— А как же?

— Двойреле, я высылаю вам сегодня чек на пятьсот долларов, — сказал Борис Маковер, потрясенный собственными словами и величиной суммы.

Двойреле немного помолчала.

— Зачем так много? — спросила она наконец.

У Бориса Маковера в горле встал комок. Глаза его наполнились слезами.

— Я хочу, чтобы ребе спасли.

— Если бы его можно было спасти деньгами!..

Казалось, что Двойреле засмеялась.

Поговорив еще немного, Борис Маковер положил трубку. Он подошел к книжному шкафу, вынул трактат «Йома».[337] Пока жив, я еще могу что-то сделать. Дорого каждое мгновение! Каждый доллар может кого-то вытащить с того света. Пока человек дышит, он продолжает обладать свободой выбора!..

Он посмотрел на священный кивот, встал перед его покрывалом и заговорил со Всевышним:

— Отец небесный, сжалься! Мне тяжко, отец. Мне очень тяжко! Отец небесный, сжалься над этим Германом. Он, бедняга, обманут, но горе велико. Спаси его, Отец небесный! Его имя Хаим-Мойше сын Сарры-Иты.[338] Пусть он вырвется из рук злодеев, и пусть он поумнеет. Ведь мы, бедняги, все ослеплены! Каждый по-своему… Мы ведь несчастные глупцы, Отец небесный, мы очень, очень глупы!..

2