Тени над Гудзоном

И она бросила на Грейна полуумоляющий, полунамекающий взгляд. Грейну показалось, что ее глаза говорят: «Ты не должен его бояться. Он знает все наши тайны. Он знает и согласен…» Грейн еще какое-то время колебался и пытался спорить, но Станислав Лурье взял его за рукав и потянул за собой. Грейн вошел в вестибюль. Он сам не знал почему, но это помещение с темными стенами, бронзовыми фонарями и двумя вазами (или урнами) на столе красного дерева напомнило ему зал прощаний на кладбище. Ночная задумчивость разлеглась в этом зале. Молчание этого общественного помещения, опустевшего после целого дня суеты и беготни и оставшегося наедине с самим собой. Грейн отдавал себе отчет, что совершает ошибку этим поздним визитом, но он уже не мог что-то изменить. Они с Анной вошли в то состояние, когда теряют инициативу и вещи начинают происходить сами собой или направляются кем-то другим.

Год или даже больше он флиртовал с Анной в манере, ни к чему не обязывающей, ничего не обещающей. Это был флирт того сорта, который он называл: «Отпускай хлеб свой по водам».[34] Он не предпринимал усилий, чтобы встретиться с ней. Он редко звонил ей по телефону. Он говорил ей слова (в доме ее отца), и сам толком не понимал, что говорит. В нем все еще жило отношение учителя к ученице. Он не имел обыкновения подыскивать слова, мог болтать что угодно и быть уверенным, что она сама вложит смысл в каждое его слово. Доктор Марголин был прав, говоря, что любовь построена на телепатии. Роман между ним и Анной разворачивался в мыслях. Он думал о ней, и были все признаки того, что она тоже думает о нем. Каждый раз, когда он ее встречал, между ними как будто возникала тайна, и они отдалялись друг от друга — словно их разделяла стена. Она смотрела ему в глаза с нескрываемым желанием и мольбой. С ее уст срывались слова, выдававшие ее чувства. Игривость переходила в раздражение, в депрессию. Станислав Лурье, долго притворявшийся, что он ничего не знает, начал делать по этому поводу замечания. Муж и жена начали ссориться из-за него. Они уже вели между собой в спальне бестолковые разговоры, какие семейные пары ведут в подобных случаях. А теперь он, Грейн, ни с того ни с сего наносит им визит посреди ночи. В лифте Грейн снял шляпу, но Станислав Лурье остался в своей плюшевой шапке. Он вынул из заднего кармана ключ. Его желтые глаза улыбались улыбкой человека, делающего нечто назло самому себе. Лицо Анны выглядело по-мальчишески серьезным и даже ожесточенным, как будто уступка, сделанная Станиславом Лурье, ставила ее в неудобное положение и она опасалась, что он готовит ей ловушку. Все трое не говорили ни слова — такое молчание обычно повисает, когда кто-то совершает поступок против собственной воли, как будто силы, определяющие поступки человека, проявили свою обычно скрываемую власть…

Станислав Лурье открыл дверь квартиры и включил свет в коридоре. Анна проводила Грейна в гостиную. Как отличалась она от гостиной Бориса Маковера! Все здесь было светлым и современным. Ковер бежевого цвета протянулся от стены до стены. На стенах светлые обои. Встроенные книжные полки. Сами книги — в красочных обложках. Стулья, диван, журнальный столик — все приспособлено для удобства гостей, которые курят, пьют и не обязательно сидят на том месте, куда их усадили. На стенах висело несколько картин и рисунков, купленных Станиславом Лурье в Гаване и Нью-Йорке — смесь символизма, экспрессионизма и всяких других «измов». Например, фигура наполовину мужская, наполовину женская, современная редакция античного гермафродита. Даже лампы здесь служили не просто для того, чтобы освещать помещение, а еще для создания светового эффекта, как будто эта комната была сценой, а муж и жена — актерами… Станислав Лурье возился с чем-то в коридоре. Анна пошла на кухню сварить кофе. Грейн опустил голову, прикрыл глаза: «Господи, зачем я шляюсь по ночам?! Что я хочу от этой семейной пары? Зачем я врываюсь в чужую жизнь?» Он вдруг вспомнил слова Станислава Лурье о ребенке, которого засовывают в печь. Это были не просто слова. Это произошло с его женой и детьми. На Грейна напал ужас. Неужели он хочет увести жену у человека, который такое пережил?! Он в самом деле так низко пал?

Вошел Станислав Лурье:

— Ну, устраивайтесь поудобнее. Сейчас будет кофе. Мой тесть утверждает, что спать — это лишнее, и я начинаю с ним соглашаться. То есть спать вообще-то хорошо, но слишком уж хорошо. С какой стати человек должен иметь возможность освободиться от жизни на семь или восемь часов? Если уже страдать, то надо страдать все двадцать четыре часа в сутки.

— Что касается меня, то я во сне страдаю больше, чем наяву. У меня отвратительные сны, — сказал Грейн.

— У вас тоже? Стоит мне закрыть глаза, я оказываюсь в бункере. Немцы хотят меня выкурить. Я просыпаюсь с криком, и жене приходится меня успокаивать. А что снится вам?

— Я всегда растерян, зажат в тиски. Сновидец подобен великому писателю. У него нет недостатка в темах. Каждую ночь он находит что-то новое, но главный мотив всегда остается одним и тем же: я в тисках.