Тени над Гудзоном

— Первую порцию я сама тебе куплю. Так что ты хочешь? Ладно, я сама выберу…

Грейн уселся за стол и смотрел, как Анна покупает для него пирог, апельсиновый сок, кофе, молоко и абрикосовый компот. Здесь расплачивались прямо у стойки буфета. Европейская меховая шапка Анны и ее серьги с бриллиантами выглядели странно в этом заведении и были явно здесь неуместны. Они никак не вязались ни с подносом, который она ему принесла, ни с лежавшими на нем погнутыми столовыми приборами. Женщины, стоявшие у буфетной стойки, смотрели Анне вслед и о чем-то перешептывались. Они бросали взгляды и на Грейна: ведь это не по-американски, чтобы мужчина сидел, а женщина ему прислуживала. «Как же это получается, что она пришла совсем без сумки или чемодана? — спрашивал себя Грейн. — Наверное, боялась паковать вещи. Ну что ж? Эта лёгкая трапеза — поворотный пункт в моей жизни, — подумал он. — Здесь начинается второй, а может быть, и третий ее акт…» Он поднялся и принял из рук Анны поднос, который оказался тяжелей, чем он ожидал. Грейн едва его не выронил.

— Осторожно!

— Сними шапку, — сказал он.

— Что? Ну, давай ешь.

Анна не стала снимать шапки, просто сидела и смотрела на него. И даже помогала ему: пододвигала тарелку с пирогом, подливала сливок в кофе. Взгляд ее был наполовину улыбчивым, наполовину озабоченным. В нем была некая стыдливая отчужденность человека, преодолевшего все преграды ради того, чтобы постичь самую суть близости.

Грейн немного стеснялся ее, маленькой дочери Бориса Маковера, которой он когда-то приносил конфетки и помогал готовить уроки. Сейчас она улыбалась точно так же, как и тогда: по-детски, с любопытством, немного даже глуповато, с тем восхищением другим человеком, которого мужчина никогда не способен постичь до конца. Грейн уже давно решил, что идолопоклонство — это чисто женский грех. В Танахе это прегрешение почти всегда сопровождалось прелюбодеянием с чужими женами и вообще блудом. Анна спросила:

— Тебе положить сахара? — И вдруг очень серьезно: — Так что же такое сказал тебе обо мне Станислав Лурье?

Грейн нахмурился:

— Я уже говорил.

— Почему тогда ты меня не спрашиваешь, правда ли это?

— Если тебе есть что сказать, скажи это сама.

— Да, это правда. Но он все равно мерзавец. Я не верила, что он способен так низко пасть. Я считала, что при всех его недостатках он все-таки порядочный человек.

— Кто же это был? И вообще, сколько мужчин было у тебя в жизни?

— Я все тебе расскажу. Здесь, пожалуй, неподходящее место. А впрочем, какая разница? Я хочу, чтобы, когда мы выйдем отсюда, между нами не оставалось тайн. Во всяком случае, с моей стороны. В моей жизни были три мужчины. Кроме тебя, конечно. Любила я только одного из них, Яшу Котика. Да и то лишь короткое время. За Станислава Лурье я вышла замуж от отчаяния или, может быть, потому, что меня подтолкнуло к этому мое невезение. Это было безумием с самого начала. Идя с ним под хулу,[75] я уже знала, что обрекаю себя на несчастную жизнь. У греков есть для этого название. Когда происходит что-то, и это что-то неизбежно. Фатум? Нет, не фатум. Виноват, как всегда, был папа, но я была уже достаточно взрослой, чтобы не позволить кому бы то ни было загонять себя в тупик.

— Кто же был между ними?