По-прежнему оставалось непонятным, что случилось с кораблем и его экипажем. Внутри не присутствовало каких-либо следов бунта, видимых повреждений, человеческих тел, в конце концов. Воздух за сто пятьдесят лет стал сухим, затхлым, абсолютно нейтральным в плане запахов. С каждым вздохом ощущался не дух корабля, но дух времени, пропитанный тайной. Наверное, подумал Ферганд, нечто подобное чувствовали археологи, вскрывавшие древние пирамиды и гробницы на матушке-Земле.
Наконец люди дошли до двухстворчатой двери с надписью:
Татар нажал на кнопку рядом с дверью, но ничего не произошло. Тогда он повторил нажатие, и лишь после этого пневматические двери, противно шипя, открыли вход в рубку: двухуровневое помещение с пятью креслами на нижнем и четырьмя на верхнем уровне, большим, как и везде, обзорным экраном, панелями мониторов и терминалов… и трупами людей.
Девять человеческих тел в разных позах корчились в креслах, ещё три лежали на сетчатом полу. Из-под бело-голубых костюмов выглядывали сухие кости рук, обтянутые пожелтевшей кожей; над воротниками безвольно висели мертвые головы с впалыми щеками и острыми скулами, с черными глазницами. У кого-то голова была запрокинута назад, у кого-то — упала на грудь.
Лаки подошла к одному из лежащих на полу трупов, носком ботинка легонько тронула противно-желтую высушенную руку, и в месте соприкосновения с нею ботинка появилась характерная «впадина».
— Они абсолютно сухие. Как гербарий.
Татар уставился на капитана. На угловатом лице и голове почти не было волос, лишь небольшая бородка, идущая от нижней губы. Одно веко мертвеца было закрыто и впало внутрь, образовав этакий «карман», в котором скопилось некоторое количество пыли. Второе же веко было открыто. Дно глазницы скрывалось в отталкивающем сгустке темноты.
— Вот уроды… Клянусь Эхнатоном,[12]
никогда не видал ничего подобного!Ферганд с интересом разглядывал трупы. Ему, по всей видимости, было совсем не жутко и противно в этой братской могиле, где одиннадцать человек превратились в мумии непонятно по каким причинам. Раамон обратил внимание на лицо земного агента и что-то прочитал по самодовольной ухмылке последнего.
— Ферганд, ты знаешь, что здесь произошло?
— Откуда мне знать? — вопросом ответил он, но ухмылка с лица не сошла.
— Хотя бы предположения?
Максимус нахмурил брови, ещё раз окинул взглядом пространство рубки с одиннадцатью трупами.
— Похоже, они отравились газом вроде рикарцина. Или им самим.
— Что это за газ? — услышал Татар ответ, и в его глазах промелькнула тень испуга.
— Военный газ, изобретенный хрен знает когда. Его действие такого, что попавшие в зону заражения и вдохнувшие рикарцин люди через пять-шесть минут задыхаются от иссушения легких. Вступая в реакцию с водой в организме, газ постепенно вытесняет её, превращая тело в сухую, почти неподвластную процессам гниения мумию. Я думаю, на корабле была емкость с рикарцином, которая дала течь.
— И мы сейчас дышим зараженным воздухом?! О боги, клянусь, я уже чувствую себя неважно!
— Успокойся, краснолицый. Газ самостоятельно распадается через несколько месяцев.
Лаки, которая слушала разговор, параллельно пытаясь активировать застывший, словно тоже мумифицированный компьютер, вдруг заявила:
— На «Сайгаке» не одна емкость со смертельным газом, а двести двадцать четыре цистерны по девятнадцать галлонов каждая.[13]
Он выполнял правительственный рейс по переброске рикарцина с Ривера на нейтральную планету.— Ты что, прочитала это в компьютере? Разве подобную информацию раньше не засекречивали?
— Я прочитала это в бортовом журнале. Похоже, у команды корабля возникли непредвиденные осложнения в ходе перелета.
Мужчины дружно подошли поближе к монитору, на котором ровными линиями белых символов писалась история полета. История, которую давным-давно записали чьи-то руки, ныне мумифицированные и абсолютно мертвые. Глаза Ферганда бегали по строчкам, он бестактно отстранил девушку от терминала и сам прокручивал текст. Разные данные, сухие цифры и отчеты, показания приборов, почти нет эмоций, свойственных людям, но не программам.
— Вот! — Агент ткнул пальцем в место, где неинтересные и малопонятные описания режимов функционирования отдельных узлов корабля сменились на «очеловеченный» текст, выражающий и личные переживания оператора, и общую атмосферу корабля того времени.