Тени прошлого

— Спровоцировали тогда драку. В ней я переусердствовал. Ударил одного гада, который полез на меня с заточкой, а он кувыркнулся и головой об станину токарного станка. Вот и все…. Новый срок. Но я не ропщу, Федя, значит такая моя планида. И крест я этот должен нести до конца, который так вот неожиданно, постучался в двери. — Гордый улыбнулся вставными зубами, и хрипло засмеялся. Затем встал, обошел столик и, подойдя к Хромову со спины, положил ему на плечо руку.

— Теперь ты, надеюсь, понял, почему оказался здесь, у меня?.. Это, Федя, была моя исповедь…. Если бы перед батюшкой исповедоваться, то, сколько бы времени ушло…. Да и где его здесь найдешь. — Гордый слегка сжал плечо Хромова, отпустил, и вернулся в свое кресло.

— И вот еще что, Федор, — Гордый наклонился к столу. — Диагноз свой я знаю. И встреча моя с тобой последняя. У меня к тебе просьба, — разыщи моего третьего брата…. У меня кой-какие сбережения остаются…. Вот я и отписал их в своем завещании. Бумаги все получишь, перед отъездом. Там я и тебе, кое-чего отписал…. За твою порядочность, и человечность.

Гордый отвернулся. Хромов видел, как блеснули в его глазах слезы.

— Пойдем, Федор, — Гордый поднялся с кресла. — Пройдемся.

Они медленно шли по аллее, по обе стороны которой росли разлапистые ливанские кедры.

— Красиво здесь, — вздохнул скупой на похвалу Хромов. — Кто бы мог подумать, что выйдя на пенсию, увижу этот рай. — Далеко внизу сверкала изумрудная гладь, которая, где-то там, далеко-далеко, сливалась воедино с необъятным горизонтом.

— Удивил ты меня, Федор, — рассмеялся Гордый, — ты, старый кум, и вдруг природа…

— Ты что, думаешь, что работая с «контингентом», я потерял все человеческое, так? — Хромов бросил обиженный взгляд на Гордого, и машинально вытащив из кармана пачку сигарет, тут же спрятал ее обратно.

— Да кури, Федя, кури. Не обращай на меня внимания…. Один хрен, скоро подыхать…

Хромов, не смотря на разрешение Гордого, сигареты доставать, не стал. Он, молча его полуобнял, заглянул ему в лицо, и попытался, что- то сказать.

— Не надо, Федя, — остановил его тот, освобождаясь от объятий. — Я же еще при деле, — улыбнулся он. — Я привык, чтобы мозги мои были всегда загружены…. Это, как наркотик. Нет загрузки, — сразу конец…

— Да, Игорь, этого у тебя не отнимешь, — улыбнулся Хромов. — Мозги у тебя действительно уникальные…. Разработанные тобой операции по экспроприации валютных и иных ценностей у отечественных нэпманов, всегда поражали оперов и следователей своей оригинальностью…. Не зря ты по этим делам, ты проходил, как «интеллигент».

— Это точно, Федя, — захрипел булькающим смехом Гордый, в те времена я был знаменитостью…

Проговорили до сумерек. Но о работе речь больше не велась.

В молодые годы, которые прошли в большей степени в местах лишения свободы, Гордый никогда не замечал, как ежерассветно растворялась ночь. Он тогда был, как робот. Не успевал упасть головой на подушку, как, будто сразу, летела команда «подъем». Да и теперь, когда все прошлое, казалось, было далеко позади, происходило, на его взгляд, то же самое. Только рассвело, — раз, и уже сумерки. А вот ночи, ночи стали другие. Они превратили его в самого обыкновенного лунатика.

Вот и этот день пролетел, словно и не начался. Но он чувствовал себя счастливым. Счастливым, благодаря своему бывшему «куму», который, смешно признаться, стал ему больше, чем родной. Излив перед ним свою душу, он словно снял с нее огромный камень, стал чище…

Южная ночь незаметно поглотила и море, и торчащий на его ровной глади, словно прыщик на чистом теле девственницы остров, с его гостиничными комплексами, виллами, и маленькой русской банькой, неизвестно откуда появившейся посреди средиземного моря. То что банька родом из России, сомнений у Хромова не было. Что-что, а сибирскую, пахнувшую смолой сосну, перепутать с другими породами дерева, он никогда не мог.

На следующий день, к вечеру, оба побывали в баньке. После парилки, отдохнув на топчанах в предбаннике, перебрались в небольшой зальчик, стол которого был украшен настоящей русской закуской: На тарелочках матово светились маринованные и соленые огурчики, грибы. А в обыкновенном чугунке дымилась отварная картошка. Источала свой неповторимый аромат жирная атлантическая селедка. Были здесь и соленая капуста, были и помидорчики. И все это великолепие венчали бутылки с пивом, жбанчик, с настоящим хлебным квасом, а на любителя, — бутылка с давно забытым названием, — «Столичная», было предназначено гостю.

— Не стесняйся, Федор, — кивнул на стол Гордый, протягивая руку к жбанчику с квасом. — Ты думаешь мне, как смотрящему, не было известно, как мой «кум» еще в те далекие сибирские времена обожал «Столичную»?..

Комната, которую предоставили Хромову, была с видом на залив. Ночь была сырая и теплая. Над заливом дымился туман, и было слышно, как где-то там, внизу, играют, пенясь волны.

Уже лежа в постели, Хромов попытался осмыслить, что ему говорил Гордый, — когда-то профессор воровского мира, а сейчас крупный предприниматель. Заснул незаметно, перед самым рассветом.