Тени прошлого. Воспоминания

Они оказались милейшими и симпатичнейшими людьми. По сравнению с нашими петербургскими конспирациями х^или они весьма нараспашку. Квартира, на которую я явился, находилась в глухой местности, не на Сабуровой даче, в одноэтажном доме, за которым полиции ничего не стоило наблюдать. Обитатели жили в совсем студенческой обстановке. Не знаю, кто были хозяева, вероятно, Ивичевичи³, но я здесь виделся и говорил именно с двумя братьями Ивичевичами и Сентяниным⁴. Приходил еще один мрачный молодой человек, по их словам, очень важный для таких дел, но он со мной не говорил, и мне не называли его имени или клички.

Оба Ивичевичи — молодые, здоровые, жизнерадостные — походили на каких-то добрых молодцев казаков или юных офицеров на театре войны. Ни у них, ни у Сентянина нс замечалось никаких признаков озабоченности чем-нибудь. Когда я к ним пришел, они с аппетитом уплетали разные вкусные вещи: тут была великолепная ветчина, колбасы и еще многое другое. Вероятно, у меня на лице выразилось удивление, что революционеры так роскошествуют, и они мне поторопились объяснить, что вот получили припасы от родных из деревни. Меня, конечно, тоже угостили.

Сентянин, такой же веселый, как и его сотоварищи, имел чрезвычайно изящный вид — вполне джентльмен.

На предложение участвовать в освобождении осужденных они тотчас же согласились. Их психика производила на меня такое впечатление, что было бы только удалое предприятие — и они за всякое возьмутся с радостью. Мысль об опасности для себя или о том, что придётся убить не только конвоиров, но, может быть, и ямщика, ни на секунду не затуманивала эти ясные лица. Они чувствовали себя совершенно как смелые молодые люди на войне. Глядя на Ивана Ивичевича, нельзя было бы догадаться, что у него уже руки в крови человеческой. Правда, человек этот был шпион. Иван Иви-чевич участвовал в убийстве этого шпиона (кажется, Финогенова) в Ростове-на-Дону, и сам акт убийства выпал на его долю. Другие выследили, а стрелять пришлось ему. Он с первой же пули свалил шпиона, но был так внимателен к своей задаче, что для полной уверенности подбежал к убитому или, может быть, раненому и всадил ему в череп все пули, какие только оставались в барабане.

Они постоянно изучали условия своей партизанской войны, знали, конечно, все тогдашнее оружие, которое было, впрочем, сравнительно с нынешними временами очень слабым и бедным. Они проделывали разные опыты: например, один поднимал в пустом вагоне стрельбу из револьвера на ходу поезда, а другой слушал с площадки, можно ли расслышать внутри. Делали они расследования, каким образом можно отцепить вагон на ходу поезда. Таких опытов и наблюдений проделывалось у них немало. А между делом они упражнялись взбудораживанием нервов общества посредством распускания разных ложных слухов — то о бунтах, то будто бы о покушениях на разных лиц. Как раз при мне Сентянин, хохоча, читал товарищам такие корреспонденции, сочиненные им в разные газеты. В числе их были и опровержения его же прежнего вранья. Эти опровержения поддерживали в публике разговоры о выдуманном им происшествии и вызывали догадки, что в нем было верного: дыма, дескать, без огня не бывает.

Относительно способов помочь бегству осужденных у них происходили совещания без меня, в особом собрании кружка. Мне объявили для передачи в Петербург только их решение. Во-первых, они соглашались принять в этом участие; во-вторых, заявляли, что уже установили наблюдение над харьковским острогом; в-третьих, требовали денежной помощи для произведения необходимых подготовительных покупок. Помнится, у них было мало оружия, да, по соображениям, нужны были и лошади. Что касается людей, то, помнится, они имели их достаточно и в подкреплении из Петербурга не нуждались.

Но все эти переговоры и приготовления оказались бесплодными.

Через день или два мне сообщили печальную весть, что Мишкин уже водворен в острог. Установление надзора над тюрьмой только и послужило к извещению о таком разочаровании. Мне оставалось только возвращаться в Петербург, где Перовская, взбешенная неудачей, встретила меня градом незаслуженных упреков в будто бы бездействии.

Огорченный и раздосадованный этой несправедливостью, я больше и не имел касательства к этому делу. Но попытки освобождения «централистов» (заключенных Центральной каторжной тюрьмы) не прекратились.

Петербуржцы для этого мобилизовали уже собственные силы, привлекши к делу землевольца (Александра Михайлова) и выписавши из Орла Марию Николаевну Ошанину[31]⁵, в то время уже вышедшую замуж за А. И. Баранникова⁶, которого тоже привлекли к этому делу; из землевольцев присоединился еще молодой, жаждавший боя и приключений Николай М., из чайковцев осталась одна Перовская, которая со своим обычным упорством вошла в мысль освобождения выше макушки. Она, кажется, года полтора билась над этим.