Тени прошлого. Воспоминания

Воспоминание о Коммуне было для социалистических рабочих священным. В действительности время Коммуны — недолгие 72 дня ее господства — было полно тяжелых бедствий для всех, в том числе и для самих рабочих. Но это была попытка осуществить диктатуру пролетариата, она дала социаписту-рабочему минуту господства. За это она осталась святыней для социалистов и предметом

ненависти для всего несоциалистического населения Франции. В мое время оба эти чувства жили во всей жгучести.

Помню» как-то в теплый летний вечер я наткнулся на небольшую толпу рабочих на фортификациях, где любит гулять небогатое население Парижа. Эти сотни две народа окружали молодого человека, а он пел песню о павших коммунарах, перевозимых на каторгу, по-видимому, на корабле «Фортуна». Вероятно, песня и была сложена ими. Напев был тоскливый и протяжный, но слова дышали мщением. Оскорбляйте нас, гласила песня, пока мы ваши побежденные пленники, но придет день отмщения, когда вы сами очутитесь в положении затравленного зверя.

Толпа слушала в сосредоточенном молчании, говорившем красноречивее всяких криков. Но какова бы ни была жажда отплаты за поражение Коммуны, за жестокие расправы с ее защитниками — социалисты сохраняли в общем легальное положение, ограничивались выработкой идей, пропагандой, организацией. Только одни анархисты в полном смысле бушевали. Не вхожу в обсуждение вопроса, насколько их можно называть социалистами. Сами они себя считали социалистами, даже единственными истинными социалистами, которые не жертвуют свободой личности и свободой группы личностей, лишь бы уничтожить капитализм. Своих противников они с насмешкой называли не сотапнсхши-революцио-нерами, а социалистами — реакционерами. Сами же они были, по их мнению, действительно и социалистами, и революционерами. С их идеями согласовывалась и деятельность по пропаганде примером протеста, бунта, разрушения в меру сил каждого, не дожидаясь, пока как-то и кем-то будут собраны силы для социального переворота. Социальный переворот должен совершаться непрерывно, всегда, при всех случаях.

Анархизм был тогда учением, захватывавшим очень многих. К нему, конечно, примкнула масса людей воспаленных, даже ненормальных, и в Париже их часто с насмешкой называли партией уродов. За анархистов выдавали себя нередко и профессионалы воровства и грабежа. Но было немало и идейных анархистов, а принцип свободы, лежавший в основе этой доктрины, чарующе привлекал многие умы. С другой стороны, их действия еще чаще возбуждали общественное негодование и даже отвращение.

Когда я приехал за границу, в Лионе только что было совершено одно из таких дел. Анархист Сивокт (не помню, как пишется его фамилия по-французски) с товарищами бросили бомбу в окно одного первоклассного кафе на том основании, что в нем собираются буржуа. В газете «Révolté» («Мятежник»), редактируемой Крапотки-ным, помещались рецепты для домашнего изготовления взрывчатых веществ, то есть давались вспомогательные указания для таких деяний. В 1883 году он был за это присужден к тюремному заключению и просидел в тюрьме года три, после чего был амнистирован.

Из идейных анархистов известны Элизе Реклю, автор знаменитого землеописания и друг Крапоткина. Элизе Реклю не знал лично. С Эли Реклю приходилось видеться. Это был очень кроткий и безобидный идеалист, сторонник безграничной свободы. Ему представлялось, что успехи науки создадут такое увеличение способов производства продукции, что каждый человек будет в состоянии добывать себе все потребное. Так, например, питательные растения, вроде пшеницы, можно будет разводить в цветочных горшках, с такими урожаями, что это даст достаточно для продовольствия человека. Движущая сила может быть непосредственно развиваема морскими приливами, земным электричеством и т. п., так что, соединив с общим приводом свою маленькую машину (вроде швейной), человек самостоятельно может приготовлять потребное для себя. Все это доведет до крайнего минимума необходимость общественной орга низации, а стало быть, и дисциплины, даст наибольшую возможность независимости и свободы для личности.

В мое время Эли Реклю довольствовался такими платоническими мечтами и политикой не занимался. Но раньше он участвовал в Парижской Коммуне и, как ученый, принял на себя заведование Национальной библиотекой. На его беду, фанатики Коммуны при взятии Парижа «версальцами» подожгли и Национальную библиотеку — варварство, неслыханное в истории со времен легендарного сожжения Александрийской библиотеки. По усмирении Коммуны Эли Реклю — хотя, конечно, совершенно не причастный к этому преступлению против науки и культуры — был навсегда лишен права посещать Национальную библиотеку наравне с лицами, уличенными в краже книг из нее. Это позорное наказание крайне подрывало для него и возможность ученой работы. Когда я его знавал, он работал у известного книгоиздателя Гасиетта по составлению Географического словаря.