Тени прошлого. Воспоминания

Из городских обывателей тогда на весь город славился Иван Лукич Посполитаки. Фамилия Послолитаки была из греков. Их в Черноморье было трое братьев, все богачи. Самый богатый был Александр Лукич, страшный кулак, эксплуататор, которого весь народ ненавидел; про него говорили, что он продал душу черту, и рассказывали с ужасом о его смерти, когда черт пришел за его душой и Александр Лукич страшно мучился и неистово кричал. Два других брата, Иван Лукич и Лука Лукич, были люди хорошие. Иван Лукич издавна основался в Темрюке, где вел большую торговлю. Двое старших сыновей его, Семен и Митрофан Посполитаки, были на службе, казачьими офицерами, н имели свои особые хутора, а младший, имя которого я позабыл, учился тогда в гимназии и был моим сверстником. Впоследствии он приобрел некоторую известность как живописец. Иван Лукич был патриархом Темрюка и держал себя важно, как лицо значительное. Наши скоро познакомились с ним, больше всего из-за его вечно болевшей жены, которую немножко лечил отец, и иногда бывали у них. Но я решительно не помню, чтобы Посполитаки бывали у нас. Жена Ивана Лукича, кажется Фотинья Федоровна, нигде не бывала под предлогом своего здоровья. Чем она была больна — Господь ее ведает, вероятно, просто ожирением. Толстая была такая баба, неподвижная, вечно в постели или на кресле, в обществе своей любимицы болонки. Собачка эта была презлющая, никого не подпускала к своей барыне, за исключением врачей, которых умела как-то распознавать и с которыми была кротка как ягненок. Я хорошо помню дом Посполитаки, большой, с просторными залами, богатой мебелью, со множеством канделябров, блестевших хрустальными подвесками. В зале висел, в золоченой раме, под стеклом, лист, на котором было каллиграфически изъяснено, что в этом доме помешался в бытность свою в Темрюке, в сентябре 1861 года, Император Александр Николаевич. Конечно, в Темрюке для высокого гостя нельзя было выбрать лучшего помещения, и Иван Лукич навеки сохранил об этом горделивое воспоминание.

Впрочем, тогда и весь Темрюк был полон воспоминаниями царского проезда. В те времена к царям относились не так, как теперь, — с благоговением и любовью. Для Темрюка это посещение составило эпоху, и городок был полон рассказами о каждом шаге Императора. Народ теснился при его поездках так, что лошадям трудно было двигаться. Все пробивались к дверям кареты, чтобы взглянуть на Царя и как-нибудь прикоснуться к нему. Наша молоденькая горничная с восхищением и смехом рассказывала,*какое приключение выпало при этом на ее долю. Когда она протолкалась до окна кареты, оттуда выглянула царская собака и дружелюбно лизнула ее прямо в губы. Это осталось у девушки вечным воспоминанием.

А прекрасный дом Посполитаки при нас чуть было не сгорел. Загорелись почему-то конюшни, где у Ивана Лукича стояло несколько дорогих лошадей. Обширная конюшня и сараи горели громадным костром, и трудно было думать, чтобы пламя не перекинулось на дом. Жильцы в ужасе молились и вынесли иконы против огня. Но все обошлось благополучно, и Иван Лукич сиял от радости. Конечно, убытки были значительные, но уцелел не только дом, а даже успели вывести лошадей.

Я вспомнил Посполитаки только как семью темрюкского нотабля. Знакомство у нас с ними было самое поверхностное. Ближайшими же приятелями нашими были госпитальный ординатор Казимир Казимирович Янковский, семья Рудковских, акцизный чиновник Караяни да еще, пожалуй, Шиллинги, семья какого-то инженера на частной службе.

Караяни был у нас «новый человек», ласточка той весны, от которой растаяла старая историческая Россия. Таких мы еще не видали, а через пять-шесть лет они заполнили все. Высокий, худой, еще носящий на выразительном лице следы своего греческого происхождения, Караяни не носил ни усов, ни бороды, отчего вся игра мускулов физиономии была еще заметнее. А они были вечно в движении. Остроумный, насмешливый, едкий, постоянно все высмеивающий и порицающий, он, разумеется, не верил в Бога и был в политике крайний радикал. Конечно, в разговоре он не мог не заинтересовывать, но наши, особенно мама, сблизились с ним больше из-за его жены, очень милой особы, доброй, кроткой, совсем не походившей на мужа. Прежде она была актрисой и вспоминала о легкомысленной театральной среде с самым неприятным чувством. Все ее симпатии были в тихой семейной жизни, и она быстро сошлась с мамой, которая и сама была в таком же роде, только гораздо умнее m-me Караяни.