Тени прошлого. Воспоминания

Нелегко было перенести крушение всех мечтаний об ученой карьере. Но отец впоследствии говаривал, что, пожалуй, все вышло к лучшему и что он, быть может, обязан Кавказу жизнью. Напряженная работа в академии в соединении с необходимостью добывать средства для себя, для отцовской семьи и уплаты отцовских долгов в конце концов совершенно подорвали его силы, и у него грозила развиться чахотка. Жизнь на Юге, на вольном воздухе, теплом и сыром, быстро поправила его здоровье, и он стал крепким, плотным мужчиной, каким оставался потом всю жизнь.

У меня до сих пор сохранилась его раскрашенная фотография конца пятидесятых годов, да я его и так хорошо помню. Он, как и мама молодых лет, стоят передо мною как живые. Отец был высокого роста, очень плотный, но стройный, без всякой наклонности к полноте. Физически он был силен и вынослив, хорошо ездил верхом и плавал. К езде он до того привык, что мог даже спать в седле. За всю жизнь я помню его больным только один раз — когда он перенес тиф. Только к концу жизни он, по рассказам мамы, стал прихварывать. Лицо у него было чисто великорусского типа: высокий лоб, правильный нос, губы, часто складывавшиеся в добродушную улыбку. Русые волосы спереди немножко кудрились хохолком. По николаевской форме, он носил только длинные усы и никогда не обзаводился бакенбардами, но, выйдя в отставку, отпустил бороду. Я не видал человека более хладнокровного и с таким самообладанием. Не могу себе представить его в испуге или каком-нибудь азарте. Всегда ровный и спокойный, он никогда не кричал и не хохотал. Только улыбка освещала его лицо при веселом разговоре, в котором он часто подпускал удачные и обыкновенно безобидные остроты.

Раз загнанный на Кавказ, отец за всю жизнь ни разу не мог урваться побывать на родине и лишь поддерживал переписку с братом Дмитрием, на котором остались заботы о семье, так как он кончил курс семинарии и получил священническое место. Но матери своей отец высылал пособие всю ее жизнь. Нужно заметить, что с поступлением на службу средства его не увеличились, а уменьшились. Жалованье тогда было ничтожное. В 1853 году, например, после тринадцати лет службы, его годовой оклад составлял всего 250 рублей. Были, конечно, кое-какие добавочные выдачи, случались и денежные награды, но все это составляло очень немного. Доходов же от частной практики отец никогда не имел. Его очень ценили как врача, и от больных не было отбоя, но получал он с них гроши. С людей сколько-нибудь бедных он принципиально ничего не брал, а богатые платили сколько вздумается и вообще очень скупо, потому что размеры гонорара не имели никакого влияния на его врачебное усердие и внимательность. Ни днем, ни ночью он не отказывался идти к какому бы то ни было больному. Вспомню один пример из множества. Прибежали как-то около часа ночи из подгородной слободки звать его к какой-то бабе, которая мучилась родами. В те времена врачу приходилось быть всем: и хирургом, и акушером, и ветеринаром... Отец уже спал. Его разбудили, и он немедленно отправился к роженице, у которой и провел несколько часов. За это он не взял и не получил ни копейки. Такова была его «практика». Вообще, отец был большим идеалистом в отношении своих обязанностей и смотрел так, что он должен оказать помощь каждому больному. В результате его все любили и уважали, а денег не давали. Зато, когда он умер, его провожал на кладбище весь Новороссийск, а Джубскую улицу, на которой находится наш дом, народ самовольно переименовал в Тихомировскую, и так упорно, что в конце концов даже и на официальных планах бывшая Джубская улица стала именоваться Тихомировской.

Он вообще был очень равнодушен к имуществу. Жили мы всегда скромно, в карты он не играл, в кутежах и с молодости не участвовал. Под конец жизни у него был маленький дом, который он построил за пять тысяч рублей по выходе в отставку только потому, что в городе нельзя было найти дешевой сухой квартиры. В Новороссийске тогда песок добывался из моря, так что все постройки делались неисправимо сырыми. Купил отец также двадцать десятин земли по льготной казенной цене (10 рублей десятина), но это по настойчивым просьбам мамы. Вообще, имущество у него было самое скромное, и он не имел к нему никакого вкуса. Может быть, такое настроение у него развилось тридцатилетней цыганской жизнью военного врача.