Тени прошлых грехов

— Ужасно будет жалко, — говорил отец Монти. — После стольких лет… — Но, судя по его голосу, ему было все равно.

Монти не испытывал беспокойства из-за того, что знаменитый кекс перестанут выпекать. Сам он его не любил. Он приковылял домой, в «Балаклаву», с загипсованной ногой. Обычная мрачноватая атмосфера, всегда царившая там, лишь слегка смягчалась попытками матери хоть как-то украсить «Балаклаву» к Рождеству. Много лет подряд она развешивала в комнатах мятые бумажные цепочки и венок, который от старости растерял половину ягод и листьев, так что больше смахивал на похоронный. Монти злился, потому что никому и в голову не приходило выкинуть старье и купить или смастерить что-нибудь поновее и повеселее. Но он понимал, что матери жалко тратить недавно приобретенное богатство на бумажные фонарики и искусственные цветы непонятного вида. Строгая экономия въелась в ее плоть и кровь. И все-таки, увидев старые унылые украшения, Монти стиснул зубы и приготовился изображать веселье и поглощать испеченные матерью сладкие пирожки с изюмом и миндалем, в которых было гораздо больше теста, чем начинки.

Зима в тот год выдалась промозглая, дождливая; многие простужались, болели гриппом. Едва войдя в дом, Монти узнал, что отец вот уже десять дней болеет. Он кашлял не переставая, то и дело чихал. У него появилась одышка. Отец все время грелся у камина, который, правда, почти не давал тепла. Сидел закутавшись в старый плед — тот самый, который двенадцатилетний Монти тащил на плече в гору, когда Пенни шла рядом и командовала, куда идти. Отец протянул ему руку, чтобы поздороваться, Монти увидел, что это рука старика: с тонкой кожей, в коричневых пятнах, с проступившими венами. А ведь отца тогда еще нельзя было назвать стариком, ему исполнилось всего сорок девять.

Несмотря на простуду, отец не бросил курить, о чем свидетельствовала пепельница, полная окурков.

— Папа, может, все-таки будешь курить поменьше? — предложил Монти, указывая на пепельницу. — Тебе будет легче дышать.

— Сигареты мне не повредят, — просипел отец. Поняв, что Монти не на шутку озабочен, он пообещал: — К Рождеству я буду в полном порядке. — Но вид у него был совсем не здоровый.

На сломанную ногу сына родители Монти отреагировали примерно так же, как и автобусный кондуктор.

— Не повезло, старина! — просипел отец. — Ну надо же, глупость какая!

— В самом деле, Монти, — недовольно подхватила мать, — почему тебе приспичило сломать ногу именно сейчас?

Бикерстафы были не из тех, кто любит, чуть что, обращаться к врачу. Монти, опираясь на костыль и корчась от боли, доковылял до соседей и спросил Джеда Колли, пожилого, но еще деятельного, не собирается ли кто-то из его родных в город. Если кто-нибудь туда поедет, пусть привезут им бутылку виски. Джед тогда тут же достал ему бутылку из своего запаса. Монти попытался расплатиться. У них ведь появились деньги! Но Джед и слышать ничего не желал.

— Передай маме с папой пожелания счастливого Рождества, — сказал он.

Монти приковылял назад с бутылкой в кармане куртки, и мать сварила горячий пунш.

— Крепкая штука; она меня живо на ноги поставит, — кашляя, уверял отец.

За два дня до Рождества отец слег — дело неслыханное, — и Бикерстафы наконец все же вызвали врача. Доктор диагностировал грипп, который дал осложнение на легкие, и предложил отправить Эдварда Бикерстафа в больницу. Эдвард и его жена пришли в ужас и отказались. «Что ж, — вздохнул доктор, — может быть, вы и правы». Больницы переполнены жертвами простудных заболеваний. Эдвард может остаться дома при условии, что будет спать в отдельной теплой комнате, где постоянно топится камин. Остальные члены семьи могут заходить к нему только в случае необходимости. И пусть немедленно вызывают его, добавил доктор, если больному станет хуже.

— Не забывайте топить камин! — повторил он перед уходом.

Во всех остальных спальнях «Балаклавы» царила почти арктическая стужа.

— Монти, тебе нельзя заходить к отцу! — напомнила мать, когда в спальне больного удалось растопить камин.

Из дымохода полетела сажа и обломки птичьих гнезд. От этого отец еще сильнее раскашлялся. От тепла стало немного суше, но стены были еще сырые.

Мать сказала:

— Не хочу, чтобы ты заразился. Достаточно того, что ты ухитрился сломать ногу.

Сидя за кухонным столом, она деловито начищала остатки фамильного серебра, которое по традиции появлялось на столе в Рождество. Она терла ножи и вилки тряпкой, смоченной какой-то чистящей жидкостью, от которой у нее чернели пальцы.

Монти с трудом поднялся на второй этаж и остановился за дверью отцовской спальни.

— Папа, как ты себя чувствуешь? — крикнул он.

— Плохо! — хрипло ответил больной. — Уходи!

И Монти ушел.