Тени пустыни

К господину Ага Мухаммеду Хасану Векиль–эт–Давлету приезжают порой в гости и шах, и посол Великобритании. Пути аллаха неисповедимы. Кто скажет, кому служит сейчас Али Алескер, дедушке ли своему, Ага Мухаммеду, его величеству ли шахиншаху Персии, английскому ли банку? Али Алескер всегда жил в свое удовольствие. Он держал в своих коротких ручках с толстыми пальцами весь Хорасан. Он потерял счет золоту и бумажным фунтам. Он честно признавался, что не знает, сколько у него лежит в банках. Он держал подряды на строительство стратегической дороги Дозбад — Мешхед. Он строил шоссе из Ревандуза мимо озера Урмия до Мараги, к советским рубежам. И другую дорогу он строил из Гиляна в Астарту. Он имел отношение и к Трансперсидской железной дороге. Его люди строили аэродромы для имперского воздушного пути Лондон — Багдад — Бушир — Карачи… Али Алескер поспевал всюду. Он держал в своих руках отличную торговлю. Опиум — выгодный товар, опиум дешевле мяса, хлеба, риса, и все люди курят его. Опиум, как золото, всегда в цене. Али Алескер ворочал большими капиталами. Его все знали, и он всех знал. Али Алескер не очень–то обрадовался, когда ему рекомендовали араба Ибн–Салмана. Ему сказали, что араб поможет держать племена в узде… Тьфу–тьфу! Али Алескер превосходно ладил с вождями племен. Вожди очень падки на золото. Звон золота слаще музыки. В сомнительных арабов Али Алескер не очень верил. И конечно, неприятности араба Джаббара доставляли Али Алескеру известное удовольствие.

Подлец Али Алескер! Джаббар ибн–Салман скрипел зубами и делал все, чтобы сохранить спокойствие.

Оставалось самое трудное — узнать и переварить, что же происходит в Гяндже, в лагере пророка Хусейна. И чем объяснить, что Джаббар ибн–Салман, вдохновитель и организатор столь широко задуманной операции, получает новости кружным, далеким путем вокруг Европы. Очевидно, новости важные и… неприятные. Иначе не блестели бы глаза–сливы Али Алескера, не улыбались бы его гранатово–малиновые губы, цвету которых позавидовала бы любая красавица.

Стремительно забегав взад и вперед, Али Алескер закричал в открытую дверь на персов, толкавшихся во дворе:

— Убирайтесь! Все убирайтесь! Тьфу–тьфу!

Он хлопнул Зуфара по плечу и сказал ему почти нежно:

— А ты сиди, теперь ты наш…

Он даже задвинул засов на двери и рысью проскакал по ковру, на котором в бессильной позе восседал Джаббар ибн–Салман.

— Сообщили: ваш пророк осрамился, ваш пророк исчез, растаял. Пророк не сбежал. Он не мог сбежать. Его, конечно, схватили…

Вдруг остановившись, он уставился в землю и многозначительно ткнул пальцем в небо:

— Он вознесся на небо, тьфу! О! С помощью Ге…пе…у–у–у…

Звук «у» он произнес с растяжкой, с подвыванием и бросился бегать по комнате с таким азартом, точно задался целью поставить рекорд в беге на короткие дистанции.

— Вы знаете подробности? — после долгого молчания нехотя проговорил Джаббар ибн–Салман.

Он все еще смотрел в окошко на желтые холмы того берега, словно ожидая, что вот–вот заплещется там зеленое знамя и вздымется облако пыли от масс газиев, рвущихся в бой.

Не дождавшись ответа, он встал и направился во двор к своему коню. К нему подошел недоумевающий Зуфар.

— Всем собраться и… в Тебриз, — приказал Джаббар ибн–Салман. Чтобы из наших ни души здесь не осталось.

Он ускакал, даже не кивнув Али Алескеру. Он терпеть не мог даже и намека на шутку, когда шутка затрагивала его.

Уже в Тебризе Анко Хамбер ему рассказал: к вечеру второго дня к лагерю пророка Хусейна подступила толпа. Пришли из Гянджи, из Баку, отовсюду сотни новых паломников. Их не подпускали близко к шатру пророка. Вновь явившиеся не годились в газии. Все они были хромые, безрукие, слепые, убогие. Казалось, в Гяндже собрались все нищие Кавказа. Они стонали, кричали, охали, молили о чуде. Напирали они так, что пришлось верным газиям взяться за руки и живой цепью преградить им путь. Но они напирали.

После вечерней молитвы и обильного ужина пророка увели в шатер. А позже, в темноте, толпа калек с воем «Исцеления!» рванулась сквозь заслоны из газиев, смела их, опрокинула шатер.

Утром долго искали пророка и не нашли. Хусейн исчез. Исчезли и нищие калеки.

Пророк Хусейн пророчествовал всего два дня. Впрочем, он больше плакал и стонал. Никудышным он показал себя пророком. Кто не удержался за гриву, и за хвост не удержится.

Джаббар ибн–Салман следовал заповедям, которые выработал для себя сам. Особенно важно, когда ваше присутствие остается незамеченным. Нельзя попадаться на глаза. Чем меньше заметно ваше вмешательство, тем сильнее влияние.

С этим банщиком, сопливым, распускавшим нюни молокососом, чересчур долго возились. Приходилось подсказывать ему каждое слово.

Присутствие Джаббара ибн–Салмана в Агамедбейли было сразу замечено задолго до появления пророка в Гяндже. Араб слишком бросался в глаза даже в своей курдской потрепанной чухе, в стоптанных постолах. И потом, разве бедняк курд ездит на великолепном «арабе» да еще в сопровождении охраны из вооруженных всадников?