Тени пустыни

Господин Али зашагал по комнате, заплевался. Непреклонность! Беспощадность! Разогнать колхозы, железом вколотить в головы принципы священной собственности! Разорить государственные хозяйства, раздать ценности верным сынам ислама, распахнуть двери государственных и кооперативных магазинов! Не знать жалости к коммунистам и служащим советских учреждений! Большевики беспощадны! Когда скорпиону дают власть, он жалит день и ночь. Пусть погибнут невинные, но во что бы то ни стало надо искоренить коммунистический дух. Все, что делает советская власть будь то хорошее или плохое, — плохо. Избивать трактористов! Ломать трактора! Вытравлять хлопок! Жечь хлеба! Но с простыми кочевниками надо за все расплачиваться. Надо собирать дехкан и с молитвой разъяснять, кто им враг, а кто друг и брат.

Слова господина Али, хотя лицо его излучало доброту и ласку, пахли кровью.

Но тут испугался Тюлеген Поэт и робко напомнил: «Кто много аллаху молится, тот без хлеба остается…»

Пусть! С голодными, по мнению Али, легче договориться. Голодный злее, голодный слушается брюха. И когда армия ислама привезет с собой рис, муку, пригонит баранов, посмотрим, что останется от советской власти в Туркестане…

«Революционера» Заккарию заинтересовало, а кто займется распродажей привезенного из–за границы хлеба, мяса, английских товаров. И ксати… о белой нефти на Мангышлаке в заливе Кайдан. Нельзя ли закрепить, так сказать, небольшую концессию… учредить фирму, скажем, «Каспийская нефть Давлятманда и К°". Господин Али заверил, что реализацией материальных ценностей, — конечно, по справедливой цене, извольте не беспокоиться, займутся достойные люди, имеющие соответствующий коммерческий опыт. А что касается нефти… Что же, вполне возможно. Когда с большевиками покончат…

«Революционер» Заккария удовлетворенно вздохнул. Он поинтересовался о ценах на рис и мануфактуру в персидском Хорасане, но господин Али невежливо прервал его и снова захлебнулся в словесном потоке:

— Советский Союз желает взбудоражить народы Востока. Нельзя не признать: тюркское, персидское и индусское население — речь идет о черни с поразительной готовностью воспринимает коммунистические идеи. Присутствующие здесь господа знают силу большевистской отравы. Нужно противоядие. Оно есть. Старое, но испытанное. Это басмачи. Все помнят грозные походы Энвера и Сами–паши на земли Бухарского эмирата. В старину слово «басмач» отождествлялось с грабителем. Но мало ли что. В глазах истинных мусульман басмач — борец против неверных. Он подобен арабскому «муджтехиду», правоверному, совершающему «джихад»* - священную войну. Стоит подумать. Следует освежить в памяти людей название «басмач» и поднять зеленое знамя пророка. Тогда легко будет заполучить благосклонность у исламских государств и народов. Помочь единоверцам сочтут своим священным долгом мусульмане всего мира — индусы, афганцы, арабы, турки. А Англия всегда пеклась о процветании мусульманства…

_______________

* Д ж и х а д — война за веру у мусульман.

Возможно, господину Али меньше всего следовало углубляться в политические дебри. Он и сам устал. Бикешев закрыл глаза и откровенно посапывал. Овез Гельды надвинул свою великолепную шелковистой шерсти папаху на лоб и давно уже видел прекрасный сон: он летел на ветроподобном своем кровном текинце по барханам и уже который раз снимал своей дамасской саблей голову с плеч труса Бикешева. «Революционер» Заккария, сохраняя на желтом лице выражение самого наряженного внимания, мыслями унесся далеко. Он видел сегодня у одного перекупщика преотличные каракулевые шкурки, подлинную драгоценность, нечто вроде серебристо–серого огня, и обдумывал, как бы вернее переправить их за границу. Тюлеген Поэт плохо разбирался во всех хитростях политики, хоть был образован и начитан — он в свое время словчил и успел проучиться в Университете народов Востока целых два года, пока его не разоблачили, — но сейчас он думал о конфискованном на границе Синцзяна грузе опиума, пропавших барышах, о том, что инспектор финотдела не дает ему жизни и душит его шашлычную налогами и что плов, который он приготовил во дворе для важных гостей — делегатов хазараспского курултая, — наверное, давно уже перестоялся и потерял свой вкус.

Поэтому с ликованием воскликнул он: «Готов! Готов!», когда уставший от собственного красноречия персидский коммерсант Али объявил, что пора ужинать.

— В решениях, — сказал он, — нет нужды. Решения уже приняты теми, кому надлежало их принимать.

Через минуту на фаянсовом блюде уже дымился плов. Острые запахи защекотали в носу Овеза Гельды. Он проснулся и чихнул.

— О–а–у! — зевнул он. — Благодарение аллаху, кажется, господин Тьфу–Тьфу запрудил арык своего красноречия.

Выпутался из лохматых зарослей своей шубы и Бикешев. Жадность, с которой он принялся за плов, взбесила туркмена.

— Ему о душе думать, а он желудок набивает, — проворчал он и, отодвинувшись, тщательно принялся вытирать сальные пальцы о голенища своих кавказских сапог.

— Кушайте! Прошу! — приглашал Тюлеген Поэт. — Плов настоящий! Ургенчский!