Тени сна (сборник)

В семейном домике, в отличие от общинного дома, жаркого, душного и задымленного вечно пылающим очагом, здесь ощущалась приятная прохлада — глина не пропускала жару. Маленькое, тесное помещение, где стояли только широкий топчан, аккуратно застеленный покрывалом, и небольшой столик с нехитрой утварью, да в углу висела колыбель с ребенком, освещалось рассеянным мутным светом из окошка, затянутого рыбьим пузырем. Но, несмотря на все это, уют и чистота радовали глаз.

«И слизни здесь не живут», — с удовольствием отметил Крон.

Женщина стояла у колыбели и с тревогой смотрела на Крона. Только теперь он понял, зачем его сюда пригласили. В колыбели лежал ребенок, красный от жара, он тяжело дышал, ловя широко открытым ртом воздух. Глаза его были закрыты. Ни плакать, ни шевелиться у него уже не хватало сил.

Крон подошел к колыбели, отстранил женщину и стал осторожно ощупывать ребенка. Биоимитация, покрывавшая руки грубыми мозолями с въевшейся в кожу корабельной смолой, сильно снижала чувствительность пальцев, и ему пришлось напрячься и даже закрыть глаза, чтобы уловить биоритмы детского организма.

К счастью, ничего страшного не случилось. Легкое отравление, которое уже почти прошло.

— Подай воды, — сказал Крон женщине, — и покажи, чем ты его кормишь.

Пока женщина у столика наливала в чашу воды, он, загораживая спиной колыбель от взгляда Старейшего, наклонился над ребенком и впрыснул ему в открытый рот каплю антитоксина из сегмента браслета. Ребенок слабо захныкал, и женщина тотчас метнулась к нему. Крон снова мягко отстранил ее, взял чашу с водой и дал пригубить ребенку. Затем обеими руками стал осторожно массировать ему голову. Дыхание ребенка постепенно выровнялось, он наконец глубоко, устало вздохнул, зевнул и спокойно уснул. Краснота с его тела исчезала просто на глазах.

Женщина заплакала.

— Покажи, чем ты его кормишь, — снова попросил Крон.

Женщина протянула ему закрученную в мешочек тряпку — жевку, извечную соску простого люда. В нее заворачивали кусочки пищи, жевали и давали сосать ребенку. Крон развернул жевку, понюхал. Кусочки отваренной рыбы были свежими, но тряпка… Как еще сама женщина не отравилась.

— Выбрось эту жевку, — сказал Крон, и женщина быстро закивала, смотря на него счастливыми, полными слез глазами.

— Возьми свежую тряпку и корми его два дня только лепешками, — продолжал Крон. — Потом уже — чем хочешь. И самое главное — после каждого кормления хорошо стирай тряпку.

Женщина продолжала кивать, прижимая к груди руки.

Крон последний раз окинул взглядом комнату и вышел из хижины. Никто не сказал Крону спасибо, не благодарил его, и он был рад этому. Молчаливая благодарность счастливой матери являлась красноречивей всяких слов. Впрочем, в общине не было принято благодарить друг друга — любая помощь считалась само собой разумеющимся делом, здесь жили, деля все: от куска лепешки до сокровенных чувств.

— Надолго к нам? — спросил Старейший.

Крон покачал головой.

— Сегодня назад.

— Наших с моря дождешься? Должен быть хороший улов.

Крон посмотрел 'на солнце. Была половина седьмого перста.

— Скорее всего, нет. Вечером надо быть в городе.

— Зачем приезжал? Крон пожал плечами.

— Просто навестить. — Он наткнулся на внимательный взгляд Старейшего. — Да, просто навестить. Поговорить, отдохнуть.

— Глаза у тебя плохие, — сказал старик. — Уставшие. Печаль в них. У тебя что-то случилось?

Крон только покачал головой.

— Я не знаю, сможем ли мы тебе помочь, — продолжал Старейший, — но ты расскажи. Будет легче.

Крон снова покачал головой.

— Идем, пообедаешь с нами, — просто предложил Старейший.

Только теперь Крон заметил, что стариков под навесом уже не было. Аккуратными кучами они сложили сделанные поплавки и наждачные бруски и ушли в общинный дом обедать.

В общинном доме пахло рыбой и дымом — неистребимым запахом рыбацкого жилья. В левом крыле дома, за длинным низеньким столом сидели на корточках старики, несколько женщин. Стряпухи, хлопотавшие у очага, обносили их глиняными чашами с рыбной похлебкой и лепешками.

Старейший указал Крону место напротив себя, пододвинул к нему чашу с похлебкой.

— Ешь, — сказал он, протягивая лепешку.

Крон отломил кусочек лепешки и положил в рот.

— Говорят, у вас рабы взбунтовались? — неторопливо жуя, спросил Старейший.

— Не у нас, а в Паралузии. И не рабы, а древорубы.

— Разве это не одно и то же? — даже не удивился Старейший. Пальцами он выловил из своей чаши кусок рыбы и стал разбирать его, отделяя мясо от костей.

— Нет. Древорубы — вольнонаемные.

— Странно. — Старейший пожал плечами. — А на рынке говорят, что рабы. Вчера Титий возил рыбу на рынок — там только об этом и болтают. Даже, рассказывают, какой-то посланец от них прибыл, подбивает рабов бежать в Паралузию.

Чаша в руках Крона дрогнула. Вот оно. То же самое он слышал вчера вечером — заработал-таки кулон Осики Асилонского, — когда один из штатных фискалов докладывал Кикене о происшествиях за день. Чтобы скрыть волнение, Крон снова отхлебнул из чаши.

— И что же еще болтают на рынке? — спросил он.