Тени старой квартиры

– Вытирайте ноги хорошенько. Пока ваши грузчики едут, покажу вам тут… Меня Галина Егоровна зовут. Пирогова. – И проходит вперед, перебирая толстыми ногами в тапках на лосевой подошве. Указывает на телефон: – Плата – по числу проживающих, независимо от количества переговоров.

Мама кивает – мол, в курсе. Одобрительно оглядывает просторную прихожую – сейчас часто даже из коридора умудряются комнатушку выгадать.

– Это, – показывает Пирогова на первую дверь направо, – комната Ксении Лазаревны. Там же – Иришина, проходная. Здесь мы живем, – она распахивает двойные створки следующей двери.

За столом у окна сидят упитанный рыжеватый мальчик лет десяти и девочка – светлые крысиные косички уложены жидкой корзиночкой, по виду первоклашка – и едят суп.

– Ленка, Валерка, поздоровайтесь, – приказывает Галина Егоровна.

– Здрасте, – гнусаво говорит мальчик.

– Добрый день, – мама вежливо улыбается, но улыбка застывает, наткнувшись на ковер с оленями. Мама их ненавидит.

– Телевизор, – неправильно истолковав ее взгляд, с гордостью поясняет Пирогова. – Мы в квартире единственные с ним… – она поднимает вопросительный взгляд на маму, и мама вскидывает голову.

– А мы решили пока не брать. Времени вечерами мало – поговорить, журнал почитать, вот уже и спать пора.

Счет, похоже, сравнялся: 1–1.

– Ясно, – усмехается Пирогова, поправив халат на большой груди. – Ну, если найдете время, приходите.

А мама вдруг вздрагивает – девочка с жидкими косичками оказывается рядом, хватает ее за руку. Кончик тоненького носика чуть дергается, как у лисички, глазки с бесцветными ресницами блаженно прикрыты:

– Вкусно.

Мама испуганно дергает рукой. Пирогова краснеет:

– Ленка, а ну иди уроки делай!

И на вопросительный взгляд мамы поясняет:

– Больно она у меня до запахов охочая. А у вас духи редкие, наверное?

Мама сдержанно кивает.

– Грез, «Кабошар». Новый парижский аромат.

Это момент маминого торжества – она даже благосклонно смотрит на девочку, отошедшую на пару шагов, но продолжавшую буравить ее серыми глазками. Это уже даже не 2–1, а окончательная победа. Не зря папа на них всю зарплату ухнул!

А Пирогова, кивнув с деланой небрежностью – мол, подумаешь, французские духи, – закрывает дверь и показывает квартиру дальше.

– Здесь комната Анатолия Сергеича с Зиной, познакомитесь. Славные люди.

Мы идем полутемным коридором, завешанным тазами, стиральными досками, цинковыми ванночками, лыжами и велосипедами. За комнатой неизвестных Аршининых оказывается кухня, где стоит – курит в форточку спиной к нам – крупный мужчина в пижаме х/б в полоску. Это он слушает радио. Внимательно, как сводку с фронтов.

– Муж мой, – с гордой нежностью указывает на него Пирогова, – Алексей Ермолаич. Кухню потом покажу. Тут, – она нажимает кнопку выключателя в конце коридора, – наша ванная комната. Стирать можно, но не в ванне. На кухне – в порядке исключения, только когда ванная занята, и по мелочи.

Папа присвистывает – ванная комната облицована красивым белым кафелем.

– Супруг мой, золотые руки, печку на кухне разобрал. Чего зря место-то занимает? А кафель использовал. Теперь у нас тут дворец. Мелким ремонтом в местах общего пользования тоже он занимается. На общественных началах, – Пирогова и не подозревает, что наносит сейчас удар по моему папе. Я боязливо гляжу на маму – но она будто не услышала. – Но тогда я пропускаю свою очередь на уборку. В туалете соблюдаем гигиену – там у нас памятка есть. Собаки-кошки у вас имеются?

Мама качает головой.

– Вот и отлично. Не люблю животину в доме. Дальше, слева по коридору – Лоскудовых комнатка и Коняевых. Ваша, значит, первая, сразу за прихожей.

– А девочки моего возраста есть? – не выдерживаю я.

– Нет. Кроме Лешки, все помладше тебя будут. У меня вот двое, у Аршининых – Аллочка, совсем малышка. Да у Лоскудовой – два пацана. Младший, Колька, с моим Леркой погодка.

– Много народу, – улыбается мой папа. Когда папа улыбается, все улыбаются в ответ. Вот и эта, Галина Егоровна, не выдерживает: впервые расплывается в улыбке – заиграли сдобные ямочки на щеках, блеснула в глубине рта железная коронка.

– Тю! Разве ж то много? Нонче, бывает, и по сорок человек в одну жилплощадь набито. До войны-то да, людей так не вселяли. Да и контингент (она произнесла «континхент», мамины губы дрогнули) совсем другой был. Сейчас-то все с деревень своих понаехали, – и она махнула большой рукой.

Отец серьезно кивает. Мать же, чтобы спрятать улыбку, опускает глаза и вдруг садится на корточки, подметя широким подолом пол. Смотрит снизу вверх на изумленную Пирогову:

– Это же дуб?

– А леший его знает! – пожимает та плечами.

– Это дуб, – мама поднимается, брезгливо отряхнув пальцы. Галина Егоровна застывает лицом. Мы с папой переглядываемся: не станет же она с ходу критиковать чистоту квартиры?

– Благородное дерево, – вежливо улыбается папа.

– Вот именно, – мама вздыхает. – А его тут моют по-деревенски – с водой и мылом.

Пирогова краснеет, но ответить ничего не успевает, в дверь звонят: громко, требовательно.

– А вот и грузчики, – облегченно вздохнув, говорит папа. И правда.