Тени старой квартиры

До боли вглядывалась сквозь сетку, отделяющую клетку лифта от сумрака лестницы. Но различила только белеющие в полутьме пологие ступени. И вдруг услышала тихое, будто детское, хихиканье. А потом – молчание, ни звука. Вся апатия Ксении пропала, выстрел адреналина отозвался бешеным ритмом крови в висках, сомкнутым в ужасе горлом. Она почувствовала, как на нее надвигается истерика: выпустите меня отсюда, Бога ради, выпустите! Ей не хватало воздуха, стало страшно в этой клетке, зажатой между этажами. И когда она наконец услышала железный лязг снизу, то вскрикнула, думая, что вот сейчас, в ту же секунду, лифт сорвется и полетит вместе с ней во тьму. Но нет, это наконец пришел по ее душу мастер-освободитель.

А сегодня она все утро провела, запершись в собственной комнате (ей последнее время казалось, что отчим подслушивает по углам – бред, конечно!) и делая упражнения для кисти руки. Хотела сыграть на инструменте хоть что-нибудь, до боли знакомое пальцам. Решилась на прелюдию из пятой сюиты Баха. Вещь трагическую, вполне подходящую по настроению. Но музыка, выходившая из-под ее смычка, казалась до отвращения тусклой, ученической. Стыдно было бы ТАК играть на Страдивари. Впрочем, подумала Ксюша, зря старается. Вряд ли ей снова выпадет играть на Страде. Какой из нее теперь концертирующий музыкант? Телефон, разрывавшийся уже через день после победы на конкурсе – в какой-то момент Ксюша боялась, что менеджеры просто передерутся между собой, предлагая все более выгодные условия турне, – теперь красноречиво молчал.

Куда теперь податься? – с тоской думала Ксюша. Кому она нужна? Может, все-таки в районную музыкальную школу? Ксюша усмехнулась, вспомнив угрозу своего вальяжного консерваторского преподавателя – признанного мастера и скрытого садиста: будешь плохо играть – отправлю «в контрабасы». Или хуже того – на работу в Петрозаводскую Консу. Тогда казалось – уж лучше дворником, чем такое падение. А теперь? Возьмут ли ее – даже в Петрозаводск? Ксюша отложила смычок, пытаясь сдержать слезы: кто из этих мэтров понимает, что такое быть женщиной в ее профессии? Как там говорил один гениальный дирижер? «Я не могу себе позволить иметь в оркестре существа, у которых один раз в месяц плохое настроение». И таких «существ» в перворазрядных оркестрах очень мало. В Филармоническом – ни одной. В Мариинке – по пальцам пересчитать. Когда ты играешь – все тебя любят, а когда перестаешь – ты одинока… «Нет, – думала Ксюша, – женщине в моей ситуации вдвойне тяжело».

А утром, выйдя на кухню, она увидела сидящую у окна зареванную Нику. Две дамы на грани нервного срыва в одной квартире – это перебор. Хотя Нике можно только посочувствовать. Игорь не проявлялся, весь захваченный свежим чувством. И посетив вчера внучку Тамары, Ксения застала ее вполне оправившейся от утраты. Оставалось только гадать: виной тому новый роман или…

– Получилось? – Маша поманила к себе официантку.

– Да, – очнулась от грустных мыслей Ксюша. – Я добыла-таки нам еще две фотографии.

Она усмехнулась, вспомнив, как наткнулась на карточку Эдика в доме его матери, и это лицо не вызвало у нее ровно никаких чувств. Даже странно. Но нельзя же страдать по всем поводам одновременно!

– Вот, – выложила она перед Машей две фотографии и пересела, чтобы смотреть на них в том же ракурсе.

Маша достала из внутреннего кармана пиджака распечатку третьей, положила рядом. Три черно-белые картинки.

Ксения сравнивала лица – чуть другой поворот головы, вот тут на губах у Коняевой неуверенная улыбка, а тут Пирогов уже не держит руку на плече у жены… Маша пару раз переложила фотографии туда-сюда.

– Да, – наконец сказала она. – Наверное, так.

И Ксения кивнула. Все правильно. Именно так.

Мини-фильм. Фотокомикс. Фотография первая – Ксения Лазаревна смотрит вниз и влево. Фотография вторая: та самая, из архива «Ленинских искр» – расширенные зрачки, перекошенное от ужаса лицо. Фотография третья: глаза закрыты, как часто бывает на неудачных фото. Только вот вряд ли старушка просто моргнула.

– Будто бы она увидела что-то ужасное и закрыла глаза, не в силах на это смотреть… – Ксения пригубила принесенный официанткой кофе. – Но я не понимаю – что? Все остальные – как сидели, так и сидят. Если что-то кошмарное и случилось, то они этого явно не замечают.

– Да, – кивнула Маша. – Но тот факт, что никто другой этого не видит, вовсе не значит, что ничего не происходит.

Маша

Маша прекрасно помнила слова вдовы Пирогова о золовке – мол, уехала на заработки на Север, повздорила с братом и семьей, там и осталась. И теперь не без удивления обнаружила, что затерявшаяся много лет назад где-то за Северным полярным кругом Елена Пирогова жива и более того – прописана в Гатчине. В той самой, оставшейся после обмена квартире, где тяжело умирал Пирогов-старший. Бывший квартирный уполномоченный. Любопытно. Маша, не удержавшись, набрала номер.

– Добрый день, я хотела бы поговорить с Еленой Алексеевной Пироговой, – чуть более официально, чем следовало, сказала она.