Тени сумерек

Паренек мялся, не зная, что делать дальше.

— Господин велел спросить… не нужно ли чего.

— Нужно, — сказал Берен, бросая рубашку в корзину. — Увидеть твою спину по ту сторону двери. И чтобы дверь за ней закрылась.

Это приказание слуга выполнил в точности — и, как показалось Берену, с облегчением.

Баня была натоплена жарко и сухо, светильники горели неярким пламенем, красным, как угли в очаге, и в этом свете тело Тхуринэйтель казалось отлитым из бронзы. Пахло какими-то травами, и была в этом запахе сладкая тревога.

Полка, на которой она растянулась, по счастью, была не единственной. Но вторая находилась ровно под ней, ступенькой. Берен сел там, стараясь не смотреть на то, что очутилось прямо перед его носом и с таким знанием дела было выставлено напоказ: пару длинных стройных ног, крутые бедра, плоский, но не мускулистый живот, маленькие круглые груди. Он досадовал на себя за то, что сердце так колотится и радовался, что предусмотрительно обмотался полотенцем.

Где-то он был даже благодарен Болдогу за тот удар: в последние две ночи, едва искушение давало о себе знать, как кара следовала немедленно. Он сам не понимал, что с ним, почему при этой порченой эльфийке он чувствует себя как кобель по весне. Такого, чтобы он совершенно был холоден к женщине и умом и сердцем, но до одури желал ее телом — такого не было прежде. И не было этого жгучего чувства близкой погибели, стыда и мерзости, и упоения всем этим. Даже с Андис, которую он ввел в грех и с которой согрешил сам, даже с ней это все было куда чище, потому что их все-таки влекло друг к другу, а не к самому греху. Они и рады были бы сделать все так чтобы греха не было, чтобы не приходилось рисковать честью трех домов, Креганов, Броганов и Беорингов… К Тхуринэйтель же его тянуло так, словно само падение было желанным.

— Еще полчаса нас никто не побеспокоит, — промурлыкала женщина. — Я слышала, как ты выставил мальчишку.

— Ну и что с того. Я грязный. От меня так разит конем, что оглядываются кобылы в стойлах. Я хочу помыться.

— Горячая вода вон там.

— Благодарю, — он ногой придвинул ведро и смешал горячую воду с холодной.

— Фрекарт боится тебя.

— Правильно делает, — Берен облился из ковша и обмакнул мочало в мыльную воду. — Если он не будет слишком часто попадаться мне на глаза, я забуду, что у него на два яйца больше чем надо.

— Давай я потру тебе спину.

— Обойдусь.

— Чего ты стыдишься? Следов бичевания? Я их видела. Или ты смущен тем, что я тебе нравлюсь?

— Ты? Мне? Да ты грезишь.

— И это тоже греза? — неуловимым движением она соскользнула на его лавку и, поддев пальцами полотенце, сбросила его на пол. — Ты слишком голый, чтобы притворяться равнодушным.

— Это не душа. Это по-другому называется. Сказать, как, или сама знаешь?

Женщина засмеялась, протянув руку. Берен перехватил ее запястье.

— Водички холодненькой? — спросил он. — Помогает.

— Зачем, — она приблизилась вплотную. От нее пахло травами — сладко и тревожно. — Ты ведь желаешь меня. Глупо это скрывать. Все равно все думают, что мы любовники. Так почему бы не стать ими? Тебя так беспокоит твоя верность Лютиэн? Но в ее глазах ты все равно будешь изменником. И потом, скажи, разве от нее убудет? Ее нет здесь, Берен. Есть ты и есть я. К чему кривить душой, я не люблю тебя и не нужна мне твоя любовь. Но мы можем подарить друг другу наслаждение, не причиняя никому вреда. Ты хорош собой, я тоже далеко не уродина. Может быть, лицом Лютиэн меня прекраснее, но телом я ей не уступлю и не буду так холодна, как она. Я ведь знаю много такого, что ей и в голову не придет. Почему ты отводишь глаза? Скажи, что такое есть у нее, чего у меня нет?

— Сердце, — ответил Берен. Ее объятья был крепкими, но он еще был весь в мыле, и высвободился легко. Ведро холодной воды само попалось под ноги, ледяное крошево, плавающее на поверхности, еще не успело растаять. Студеный поток обжег его кожу, Берен задохнулся от холода. Действительно помогло.

А ведь еще минута — и он бы сдался. Один Моргот знает, что было в этой женщине, но сопротивляться ей удавалось с огромным трудом.

Он взял сухое полотенце и принялся вытираться.

— Дурак, и упрямый к тому же! — Тхуринэйтель, вскочив с лавки, топнула ногой. Сейчас она была изумительно хороша, но что-то словно подтачивало эту красоту изнутри. Казалось, еще миг — и ее личико исказится безобразно.

Да никакая она не эльфийка, — вдруг понял Берен. Где мои глаза были?

— Каукарэльдэ, — вырвалось у него, и как зверь своим криком выдает охотнику, что он ранен, так Тхуринэйтель коротким сильным вдохом выдала свое поражение.

— В чей труп ты влезла? — Берена передернуло, но с омерзением смешивалась темная радость: он чувствовал, что чары рассеялись и он свободен от своего вожделения. Да разве можно ощущать страсть к мертвецу, оживленному темным колдовством? На миг Берену показалось, что он видит высохшие, проваленные глазницы, восковую мертвую кожу и пятна разложения… Когда она заговорила, и это наваждение сгинуло.